Читать книгу "Доктор Вишневская. Клинический случай - Андрей Шляхов"

Моделирование — долгий процесс. Сначала аккуратно отпиливаются лобзиком (ручным, естественно, электрический слишком груб для такой работы, им только фанеру резать) неровные изломанные края, спилу рашпилем придается шероховатость, чтобы лучше схватывалось, затем из массы лепятся «болванки-макеты», по ним отливаются формы и уже по формам отливаются «протезы» для ножек… К ужину намеченный объем реставрационных работ был выполнен. Столик, уже не колченогий и покрытый слоем грунта стоял в углу и сох. Только теперь Анна взяла телефон, чтобы прочесть пришедшее сегодня сообщение, втайне надеясь, что его прислал не отставной бойфренд, а кто-то другой. Надежды оправдались, это явно, стопудово, был не Эдик. Даже в приступе ярости он не мог бы написать Анне: «Это только начало, дальше будет хуже». Не его стиль.

Перебороть приступ нервного озноба помог хороший глоток коньяка. Анна, хоть и понимала, что это глупо, что сюда, на дачу, к ней никто из недругов не заявится, но все же заперла входную дверь не только на задвижку, но и на оба замка, а для пущего спокойствия позакрывала все ставни на первом этаже. Ольховые ставни были кондовыми, но прочными, с металлическими, а не деревянными засовами.

— An Englishman’s home is his castle![8]— удовлетворенно сказала Анна, вставив в пазы последний засов.

Победа энергии над разумом

Человек может иметь множество самых великолепных достоинств и один-единственный недостаток, перечеркивающий эти достоинства. А может и не иметь. А может иметь кучу недостатков и одно достоинство, которое позволит не обращать на недостатки внимания. Или, если обращать, то редко-редко.

Двоюродная сестра Анны Виктория (самой Виктории больше нравилось слово «кузина») была взбалмошной сумасбродной особой с повадками рыси и глазами раненой газели. Виктория гордилась своими плохими манерами (она вообще гордилась своей самобытностью), Виктория постоянно давала Анне советы и пыталась «устроить» ее «неудавшуюся» личную жизнь, Виктория быстро принимала решения и так же быстро их меняла. А еще она привыкла находиться в центре внимания, и никого больше в этот центр не пускала. Появившись с ней на людях, следовало держаться в тени и «не отсвечивать», как выражалась сама Виктория. Лексикон у нее был тот еще.

Виктория трижды выходила замуж и всякий раз удачливее прежнего. Разумеется, удачливее в собственном понимании. Третий ее муж, Леонид Гарусинский, владел сетью магазинов, торгующих товарами для животных. Он был намного старше Виктории (по ее собственному и не совсем верному определению — «втрое») и, насколько понимала Анна, очень любил свою жену. Именно — очень, иначе давно бы убил или хотя бы развелся. При таком характере, как у Виктории, кукольная красота мало что значила. Впрочем, многим мужчинам нравятся женщины крайне буйного темперамента. А есть еще и мазохисты, скрытые и явные.

Но было у Виктории одно великое достоинство. Случись что — она сразу же примчится на помощь, и если даже помочь не сможет, то настроение точно поднимет. За это Анна прощала ей все, даже попытки вмешательства в свою личную жизнь.

Утром в воскресенье Анна проснулась в тоске и каком-то ощущении растерянности. Подобное состояние метко охарактеризовал когда-то Аркадий Гайдар: «И вроде все хорошо, а что-то нехорошо…».

Сильнее всего в последнее время Анну напрягала угроза судебного разбирательства. Успокоенная адвокатом Александром Оскаровичем, она не то чтобы совсем успокоилась, но, образно говоря, перестала постоянно «дергаться» по этому поводу. Жалоба в министерство — это полбеды, министерство не любит выносить сор из избы, а вот суд — это совсем другое. Журналисты, статейки с броскими заголовками, резонанс и, как результат, капитальная порча репутации. А репутация была дорога Анне по двум причинам. Во-первых, неприятно чувствовать себя облитой грязью, а, во-вторых, плохая репутация губительно сказывается на престиже врача.

Если коллеги и пациенты относятся к тебе с недоверием, то остается только одно — идти в медицинские статистики. Цифрам плевать на твою репутацию.

Спокоен тот, кому нечего терять. Анне было что. Репутация хорошего диагноста окупается всегда и везде. Порой ее приглашали на консультацию не столько ради уточнения каких-то иммунологических вопросов, а для того, чтобы направить диагностический поиск в нужную сторону. Анна направляла, ее благодарили. Благодарность от коллег большей частью имела официальный характер, хотя случалось всякое, благодарность от пациентов была «свободно конвертируемой» — дали тебе конверт с деньгами и делай с ним что хочешь. По поводу конвертов Анна не комплексовала, дают — бери, врач тоже человек, а не какое-то бесплотное существо. Есть, пить, одеваться надо, дачу содержать, квартиру ремонтировать, выезжать отдыхать… Но не позволяла себе делить пациентов на «платных», которым все делается в лучшем виде и «бесплатных», от которых чем быстрее отвяжешься, тем лучше. Подобную дискриминацию Анна считала не только аморальной, но и непрофессиональной. Мастер отличается от подмастерья не столько тем, что у него не бывает ошибок и сбоев (от ошибок, в конце концов, никто не застрахован), сколько тем, что никогда не позволяет себе халатности и небрежности. «Делай, как следует, или вообще не берись» — этому принципу Анна следовала всю свою жизнь, иногда в шутку называя себя «чокнутой перфекционисткой». То же самое советовала и коллегам, могла резковато высмеять тех, у кого не получалось «как следует». Язык у Анны был острый, и попадала она в самые уязвимые места. Можно представить, с каким упоением станут пачкать репутацию Анны все, считавшие себя обиженными ею. Может такая волна подняться, что просто держись.

Вялый неторопливый завтрак, часовое сидение с карандашом в руках над чистым листом бумаги (собиралась нарисовать эскиз росписи), бессмысленное сидение перед телевизором. Бессмысленное, потому что не следишь за происходящим на экране (можно даже и не включать телевизор), а думаешь о своем.

«Это только начало, дальше будет хуже». Сообщение с неизвестного номера. Да явно номер какой-то левый, с правого никто подобных эсэмэсок слать не будет. «Это только начало…». Да вроде как ничего еще не случилось, даже по жалобе никуда не дергали, видимо не прошла она еще всех положенных инстанций. Что же тогда? Пока она здесь, на даче, у нее в квартире устроили погром? Навряд ли, тогда бы сработала сигнализация, приехал наряд и ей бы непременно позвонили. А звонков за весь день не было ни одного, только паскудное сообщение пришло.

Анна позвонила соседке по лестничной площадке Элеоноре Васильевне, вездесущей и всеведущей старой деве, преподавателю английского языка с пятидесятилетним стажем. Элеонора Васильевна сказала, что весь вчерашний день провела дома («Я в дождь, Анечка, стараюсь на улицу носа не высовывать, у меня же бронхи») и что за стенкой, в Анниной квартире, было тихо и сейчас тоже тихо. Соседка даже вышла на лестничную площадку, чтобы проверить — заперта ли Аннина дверь. Оказалось, что заперта.

В полдень Анна позвонила Виктории. Ответила «Знаю», на недовольное: «Анька, чучундра ты морская, ты на часы вообще смотришь? Который сейчас час знаешь?» и попросила приехать к ней на дачу. Виктория всполошилась, засыпала вопросами, но Анна ответила, что все расскажет при встрече, и отключилась.