Читать книгу "Шаман - Ной Гордон"

На железной дороге он успел заработать так мало, что ему едва хватило на неповоротливую старую кобылу, подержанное ружье двенадцатого калибра, которое заряжалось с дула, легкий маленький дробовик для охоты на дичь помельче, иглы и нить, леску и крючки, ржавую железную сковороду и охотничий нож. Он назвал лошадь Моникой Гренвилл, в честь красивой взрослой женщины, подружки его матери, которую он годами мечтал оседлать, делая ее центральным персонажем горячих фантазий своей юности. Лошадь Моника Гренвилл дала ему возможность двигаться на запад в том темпе, который его устраивал. Охотиться оказалось легко после того, как он обнаружил, что ружье бьет вправо. Также он ловил рыбу, как только появлялась возможность, и получал плату деньгами или провизией везде, где жили люди, нуждавшиеся в медицинской помощи.

Размеры страны ошеломили его: горы, долины, равнины… Через несколько недель он поверил, что может ехать всю жизнь, потихоньку покачиваясь в седле на Монике Гренвилл и вечно держа курс на заходящее солнце.

У него закончились медикаменты. Проводить операции, не имея под рукой пусть даже плохоньких паллиативов, было трудно, но у него не осталось ни опия, ни морфия, ни других препаратов, и ему приходилось полагаться на ловкость своих рук и паленое виски, которое ему удавалось купить по мере продвижения на запад. Фергюсон научил его нескольким полезным приемам, и теперь они очень пригодились. Ввиду отсутствия настойки никотина, которую принимают орально как мышечный релаксант, чтобы расслабить сфинктер во время операции по удалению свища, он купил самые крепкие сигары, какие только сумел найти, и вставлял их по одной в прямую кишку пациента, пока никотин из табака не впитывался в ткани и мышцы не расслаблялись. Однажды в Титусвилле, штат Огайо, на него натолкнулся пожилой джентльмен и увидел, что пациент лежит животом на дышле фургона, а из одного места у него торчит сигара.

«Огонька не найдется?» — спросил его Роб Джей.

Позже, в универсальном магазине, он услышал, как старик торжественно заявлял своим друзьям: «Вы никогда не поверите, чем они их курили».

В таверне в Зейнсвилле он впервые в жизни увидел индейца и испытал ужасное разочарование. В отличие от прекрасных дикарей Джеймса Фенимора Купера этот человек был угрюмым толстым алкоголиком, из носа у него постоянно текло, и в целом он производил жалкое впечатление: клянчил деньги на выпивку и сносил издевательства.

— Делавэр, наверное, — сказал бармен, когда Роб спросил его, к какому племени принадлежит индеец. — Может, майами. Или шони. — Он высокомерно пожал плечами. — Кому какое дело? Жалкие ублюдки — все они на одно лицо.

Несколько дней спустя, в Колумбусе, Роб познакомился с коренастым чернобородым евреем; молодого человека звали Джейсон Максвелл Гайгер, и его аптека ломилась от лекарств.

— У вас есть настойка опия? А никотина? А йодистый калий имеется? — Что бы Роб ни попросил, Гайгер улыбался и кивал, и Роб с радостью бродил среди банок и реторт. Цены оказались ниже, чем он опасался, поскольку отец и братья Гайгера владели фабрикой по изготовлению фармацевтических препаратов в Чарльстоне, и, как объяснил тот, если он сам не мог приготовить какое-то лекарство, он всегда мог заказать его у родственников на льготных условиях. В общем, Роб Джей сделал крупный заказ. Когда фармацевт помогал отнести покупки к лошади, то увидел завернутый в ткань музыкальный инструмент и сразу же обратился к клиенту:

— Это ведь виола?

— Виола да гамба, — ответил Роб и увидел, как меняется взгляд аптекаря: в нем появилась не то чтобы алчность, но, скорее, такая сильная тоска, что не заметить ее было просто невозможно. — Хотите посмотреть?

— Нужно занести ее в дом и показать моей жене, — нетерпеливо заявил Гайгер и повел Роба в жилой дом, находящийся сразу за аптекой. Когда они вошли и поздоровались, Лилиан Гайгер прижала к корсажу посудное полотенце, но Роб Джей успел заметить проступившие пятна от грудного молока. В колыбели спала их двухмесячная дочь, Рэйчел. В доме пахло молоком миссис Гайгер и свежеиспеченной халой. В темной гостиной стояли диван, набитый конским волосом, стул и квадратное фортепиано. Женщина проскользнула в спальню и переоделась, а Роб Джей снял ткань с виолы; затем муж и жена пристально рассмотрели инструмент, провели пальцами по семи струнам и десяти ладам, словно поглаживая только что обретенную вновь семейную реликвию. Лилиан показала свое фортепиано из тщательно отполированного грецкого ореха.

— Его сделал Алфей Бэбкок из Филадельфии, — сказала она. Джейсон Гайгер достал из-за фортепиано другой инструмент. — А этот изготовлен одним пивоваром по имени Айзек Шварц, он живет в Ричмонде, штат Виргиния. Это самодельная скрипка, и она не настолько хороша, чтобы носить гордое звание скрипки. Когда-нибудь, надеюсь, у меня будет настоящая скрипка. — Но уже через мгновение, когда они настраивали инструменты, Гайгер извлек из своего несколько приятных звуков.

Они подозрительно смотрели друг на друга, опасаясь, что их музыкальные вкусы окажутся несовместимыми.

— Что сыграем? — спросил Гайгер, оказывая гостю любезность.

— Может быть, Баха? Вы знаете эту прелюдию из «Хорошо темперированного клавира»? Это из второго тома, а вот номер опуса я забыл. — Он сыграл им первые такты, и к нему сразу присоединилась Лилиан Гайгер, а потом, утвердительно кивнув, и ее муж. «Опус двенадцать», — одними губами произнесла Лилиан. Но Робу Джею было все равно, под каким номером идет произведение: подобная музыка точно не смогла бы понравиться лесорубам. Ему сразу стало очевидно, что супруги давно привыкли аккомпанировать друг другу, и он был уверен, что поставит себя в глупое положение. Там, где их партия свободно лилась вперед, его запаздывала и двигалась рывками. Его пальцы вместо того, чтобы плыть по волнам музыки, двигалась спазматическими прыжками, как лосось, поднимающийся вверх по водопаду. Но когда уже была сыграна половина прелюдии, он позабыл о страхе: привычки, выработанные долгими годами игры на виоле, преодолели неуклюжесть, вызванную нехваткой практики. И скоро он заметил, что Гайгер играет с закрытыми глазами, а на лице у его жены застыло выражение удовольствия, заразительное и в то же самое время очень интимное.

Удовольствие оказалось таким сильным, что почти причиняло боль. Он даже не догадывался, как, оказывается, скучал по музыке. Когда они закончили играть, то просто сидели и улыбались друг другу. Гайгер выскочил на минутку, чтобы повесить на двери аптеки табличку «закрыто», Лилиан ушла проверить, как там ребенок, и поставить в духовку жаркое, а Роб расседлал и накормил бедную терпеливую Монику. Когда все вернулись, оказалось, что Гайгеры не слышали о Марене Маре, а Роб Джей, в свою очередь, не помнил произведений этого поляка, Шопена. Но все трое знали сонаты Бетховена. И весь день они создавали себе таинственный, особый мирок. К тому моменту, когда вопль голодного младенца прервал их игру, они опьянели от безрассудной красоты собственных звуков.

Аптекарь и слушать ничего не хотел об отъезде Роба. На ужин подали розовое мясо ягненка, слабо пахнущее розмарином и чесноком, поджаренное с маленькими морковками и молодым картофелем, и компот из черники.