Читать книгу "Под Баграмом - Владимир Быков"

Многие песни сочинялись на известные на родине мотивы, в других — и слова, и мотив самодеятельные. Есть, возможно, среди них и давнишние, но неизвестные мне ранее авторские песни. Нас привлекали очень близкие психологически темы песен, афганский колорит в них. Говорилось в них о войне, о тоске по Родине, по любимым, о смерти и погибших, о трудностях службы и, конечно, о долгожданном возвращении домой. Приведу несколько выдержек, некоторые из них, по-моему, достойны профессионального поэта. Хочется, чтобы авторы их нашлись и стали широко известны.

* * *

Я тоскую по родной стране, по её рассветам и закатам.

На афганской выжженной земле спят тревожно русские солдаты.

* * *

Мы тоже стали привыкать, подолгу научились ждать

Зарплату, отпуск, письма, водку, вертолёт.

Но чтоб вконец не одичать и по ночам чтоб не кричать,

Решили: песни пишем ночи напролёт.

* * *

И тоскуют струны по студёным росам,

По девчонкам юным, золотоволосым.

* * *

Здесь ребята не мечтают ни о чём.

Есть у каждого в резерве:

Слава, деньги и консервы,

Да могила, занесённая песком.

Поётся о кукушке, которая щедро отсчитала солдату 80–90–100 лет и далее:

Только ты, кукушка, подожди мне дарить чужую долю чью-то.

У солдата вечность впереди, ты её со старостью не путай.

* * *

Я спешу к тебе, как ледокол, оставляя Афгань за спиной:

Азиатские жёлтые реки, азиатские серые горы.

Раз увидишь — так это навеки, а забудешь — так это нескоро.

Полевая почта

Письма мы получали на номер полевой почты ближайшей воинской части. Письмо в тех условиях — событие, большая радость.

Я, к сожалению, не вёл в Афганистане дневник для себя. Записи ежедневно по службе вёл, но после составления отчёта их уничтожал. Копии месячных отчётов у меня оставались, но перед отъездом в Союз я их сжёг. Так что всё, что я пишу — по памяти, за исключением незначительных пометок, относящихся к первым месяцам пребывания в ДРА.

Вместе с тем, в памяти постепенно многое стирается, я в этом убедился, перечитав сохранившиеся мои письма домой. Хотя информации по работе в них нет, это всё же документальный источник, содержащий некоторые подробности, характеризующие преимущественно моё состояние в этой командировке. Приведу краткие выдержки из них.

Кабул. 28.10.81 г. «Вместо хлеба здесь продают лепёшки, которые пекут тут же на улице под крышей. Лепёшки длинные — сантиметров 80 и сантиметров 20 в ширину, толщиной около 1 см.»

Кабул. 6.11.81 г. «Вчера были в клубе микрорайона на праздничном концерте, который давался силами нашего армейского ансамбля и самодеятельными артистами… Растрогались. Здесь всё наше привычное, советское воспринимается обострённо: и простенький концерт, и полный зал наших людей, семейные с детишками, даже малышами по 1–1,5 года».

Газни. 28.11.81 г. «Ещё раз очень прошу побольше писать мне всякие новости, так как здесь огромный дефицит на известия с Родины: если даже взять газеты, то и в Кабул они идут несколько дней, а здесь в Газни их вообще не получают (кроме того, что с оказией привезут из Кабула)».

Баграм. 2.07.82 г. «Завтра лечу в Кабул на совещание и для окончательного решения вопроса об отпуске. Когда до него остался практически месяц, мне почему-то перестало вериться, что я попаду в отпуск; видимо, потому, что всё время он был таким далёким, нереальным, что и теперь, когда приблизился, кажется таким. А может, это просто от нервной перегрузки».

24.09.82 г. «Вчера вернулся в свой Баграм. Вспоминаю отпуск, помню вас, бегущих за уходящим поездом во время проводов. Эта сцена волнует и трогает меня до слёз… Пишите обо всём и поподробнее».

30.09.82 г. «После отпуска время тянется медленно, мне хочется скорее „распечатать“ второй год, но пока остаётся ещё целая неделя первого».

22.07.83 г. «Получил письмо с лекарством. Больше лекарства можешь не слать. У меня есть седуксен — дали ребята, а ранее я брал у командира дивизии элениум, его я, правда, расходовал, но могу взять ещё».

06.08.83 г. «У меня дела идут своим чередом. Здоров. После отпуска минуло 45 недель, осталось — 9. Но, к сожалению, эти последние недели медленны и нелегки. Если бы не желание побыть в отпуске с Танюшкой во время её летних каникул (дочка тогда была школьницей), конечно, мне следовало пойти в отпуск попозже с тем, чтобы после него оставалось служить месяцев 8. Так делают все».

К сожалению, и у полевой почты бывали перебои. Один раз я не получал писем месяца два. Конечно, появлялись разные мысли о причинах прекращения переписки. Эти мысли-сомнения невольно излагал в своих письмах домой. Потом получил сразу 5 писем. Оказалось, что цензор полевой почты, проверявший письма, убыл в Союз, а замена ему не прибыла, и письма складывались в мешки. Поднятая из-за накладок полевой почты волна сомнений, объяснений на тему «почему не пишешь?» продолжалась в переписке многие недели.

С возвращением!

Как уже упоминалось, почти каждый из нас в ДРА сильно терял в весе. Болезненно проходило привыкание к иным климатическим условиям. По пути в отпуск в Москве на меня навалилась такая непреодолимая сонливость, что я чуть не уснул прямо на улице. От нервных перегрузок спал в Баграме 4–5 часов в сутки, просыпался вроде отдохнувший, но часа через 2–3 ощущалась вялость, усталость. Принимал успокаивающие таблетки. Возвратился домой, и в отпуск, и окончательно, с крайне издёрганными нервами. Последние полгода службы в ДРА донимала боль в правой ноге, сильно прихрамывал.

В Минске к тому времени построили метро. Линия его проходила прямо под нашим домом. Меня сильно беспокоил и раздражал шум его поездов, вызываемая ими вибрация. Удивляло, что члены моей семьи, соседи, которых я спрашивал об этом, отвечали, что они ничего не ощущают. Думаю, что причина такой моей повышенной чувствительности — нервное перенапряжение.

Около года после возвращения я каждую ночь видел Афганистан во сне. Сны были на одну тему с небольшими вариациями: я добираюсь до аэропорта, но попадаю в кишлаки, контролируемые мятежниками, и с трудом выбираюсь оттуда. Один мой знакомый — участник Отечественной войны как-то позвонил мне и в разговоре спрашивает: «Видишь во сне Афганистан?» Я удивился: «Откуда ты знаешь?» Он рассказал, что после войны несколько лет видел во сне один сюжет: появляется немецкий танк, их артиллерийское подразделение изготавливается для стрельбы, но вести огонь мешает дерево, и он еженощно пилил это дерево, а когда сваливал, танк пропадал, стрелять было не по чему.

За два афганских года я забыл фамилии, имена, отчества, номера телефонов хорошо знакомых людей, зато помнил много имён и фамилий афганцев, советских военных. Сильно раздражали, обижали, выводили из себя формализм, бюрократизм, невнимание, несправедливость. Сразу после возвращения поехал вместе с женой в санаторий МВД на Кавказ. Местное санаторное начальство, ожидая подношений, дней пять не хотело нас вместе поселить. Я твёрдо собрался уезжать обратно, правда, отдыхавшие там земляки мягко, но настойчиво отговорили меня. Хорошо знакомые, даже друзья, прожившие жизнь в спокойной, мирной обстановке, совершенно не понимали моей жизни там, моего состояния. Это раздражало, обижало, вынуждало замыкаться, молчать. Если встречал кого из знакомых по Афганистану, темой разговоров были только афганские воспоминания.