Читать книгу "Тропами северного оленя - Мариуш Вильк"

— Видишь ли, я делаю эти бубны для детей из нашего театра, а не для камлания.[63]Кроме того, за каждым рисунком из тех, о которых ты спрашиваешь, стоят определенные силы. Мало кто из взрослых способен с ними совладать. Всякое бывает.

— Откуда вы черпаете вдохновение для своих спектаклей? Ведь языческие традиции у саамов, кажется, давно угасли.

— Это не совсем так. Вопрос, что мы вкладываем в слово «язычество». Если принять христианскую точку зрения, согласно которой язычество есть религия первобытных людей, еще не дозревших до абстрактного понятия Бога и поэтому почитающих божков камней и животных, то не о чем говорить. Если же считать, что язычники — не идолопоклонники, а люди, неотделимые от природы, то…

— Неотделимые? — прервал я его. — Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что христиане именуют душой, утверждая, что ею обладает только человек. Для нас же одухотворена вся природа. Куда ни посмотришь — отовсюду выглядывают духи: из человека, животного, дерева, реки, камня. Поэтому любой стебелек обладает силой — этим, впрочем, испокон века пользуется народная медицина. Мы почитаем природу и считаемся с ней. А главное — знаем ее! Когда на Север пришли христианские миссионеры, язычество подверглось гонениям. Прежде всего стали уничтожать наши бубны, благодаря которым мы сохраняли связь с духами предков. Потом нас погнали с кочевий, отрывая от священных мест, где из века в век копилась духовная энергия, дававшая нам силу. Наконец, принялись и за саму природу. Сегодня последствия видны невооруженным глазом — достаточно взглянуть на тундру. Короче говоря, с приходом на Север религии, которая объявила человека владыкой природы, начался процесс экспроприации.

— Ты напомнил мне одну северную легенду. Про то, что люди — паразиты на теле Важенки-Земли, а тундра — ее шерсть. Люди — словно личинки опасного подкожного овода. Эта муха откладывает яички в шерсти оленя, а личинки затем проникают под кожу, что нередко приводит к смерти животного. Сегодня, когда в распоряжении этих паразитов имеются буровые вышки и газопроводы, чтобы высасывать из Важенки-Земли жизнь, — шансов никаких.

— Поэтому мы с Галей хотим напомнить саамам об их древних дохристианских традициях. Важенку-Землю мы этим вряд ли спасем, но хотелось бы верить, что хоть наши дети что-то поймут и благодаря этому их дети еще застанут в тундре живых важенок. В противном случае нам останутся только погремушки, — Яков вынул шаманский инструмент, сделанный из высушенного оленьего горла и потряс его.

В горле оленя что-то тихо пересыпалось. Словно в песочных часах.

28 марта

Я долго собирался навестить Якова в его мастерской и каждый раз что-то мешало. То он уехал в Швецию с выставкой, то в Норвегию на камлание к тамошним нойдам, то телефон отключен — в общем, мы никак не могли договориться. Словно кто-то испытывал меня: мол, сперва поживи здесь, посмотри нашими глазами, перезимуй, а весной поговорим. Я давно заметил, что на моей тропе все происходит в свое время, и, как бы я ни планировал, как бы ни старался, тропа сама выводит меня, куда нужно — в свой срок. Более того, оказывается, что, подчиняясь тропе, я выигрываю, а если пытаюсь перехитрить обстоятельства, то обычно попадаю впросак. Так что теперь я терпеливо осваиваю трудное искусство без-действия.

В конце концов я навестил Якова Яковлева в его мастерской. Это блочный дом по соседству, на улице Вокуева. В двухкомнатной квартире на четвертом этаже Яков устроил мастерскую и галерею, а сами они с Галиной живут в ее квартире в соседнем подъезде.

Яков принял меня в элегантном костюме из серой фланели (жилетка с золотыми пуговицами!), из кухни доносился запах только что сваренного кофе, из комнаты слышалась музыка. Цой пел о войне.

— Любишь «Кино»?[64]— спросил Яков первым делом.

— Конечно.

— Мы с Витей учились на одном курсе — в Ленинграде, в художественном реставрационно-строительном училище. Вместе ездили на раскопки, и уже тогда Цой бунтовал — вместо того, чтобы работать в поле, медитировал в кустах. Позже наши дороги разошлись, он пошел в рок, я — в скульптуру. А потом Витя разбился на машине, а я стал нойдом. Бывает, разговариваю с его духом.

Закончив училище в Ленинграде и отслужив в армии в Бурятии, Яков учился у разных мастеров в скандинавских странах, одновременно изучая северно-саамский диалект. Самые лучшие воспоминания он сохранил о Свене-Аке Рисфеле из Швеции, у которого в Вильхельмине овладевал мастерством изготовления саамских ножей, и об Оле Андерсене из Норвегии, который посвятил его в таинство скульптуры из капа (нарост на березе), из которого делается обод бубна. Оба, ясное дело, нойды. А вот с Пером Андерсеном они не поладили. Спор вышел из-за орнамента: Пер — традиционалист и для рукоятей своих ножей использует только древние геометрические узоры, Яков же, стремясь оживить традицию, вводит, например, мотив морошки. Поэтому у Пера он работал недолго — кстати, его фирма в Норвегии, занимающаяся производством саамских сувениров для туристов, недавно обанкротилась.

— Сам посуди, к чему копировать старые узоры? Их можно в музее увидеть.

Мы сидели на кухне, пили кофе и листали альбом с фотографиями работ Якова, которые уже разошлись по частным коллекциям. Особенно впечатляли фигурки чахкли[65]из капа и ножи. Костяные ножны сохранили особую форму ножа каменного века, но орнамент на них и на рукоятках был просто-таки модернистский: по-врубелевски переплетенные оленьи рога и орнамент с морошкой, которого не постыдился бы сам Бакст.

— А для меня такой нож можешь сделать?

— Пожалуйста, я как раз получил с Чукотки обломок бивня мамонта. Только как ты его через границу перевезешь?

Уж как-нибудь.

Мы перешли в большую комнату. Со стен светились полотна Якова — за окнами темнело, и в комнате царил полумрак. На огромной картине «В куваксе» огня не видно, но блеск пламени на лице нойда, облаченного в медвежью шкуру, камлающего над больным младенцем, позволял увидеть обряд словно бы с другой стороны пламени. На полотне «Коллективизация саамов» поражало солнце в правом верхнем углу — куда бегут упряжки расстрелянных пастухов-кулаков, ниже в алой заре коммунизма движутся упряжки бедняков, а мощная фигура красноармейца в остроконечной шапке (похожей на капюшон куклуксклановца) слева кажется тенью — правда, довольно-таки зловещей.

— Так раскулачили мою семью на Кильдине в 1934 году. Выжил один отец — его спрятала дальняя родственница. Родителей отца расстреляли, а остальные пропали неведомо где. У папы было десять братьев и сестер. Если бы его тогда нашли, мы бы с тобой сегодня не говорили.