Читать книгу "Хранитель ключа - Андрей Марченко"

Пленный задумался, но не так чтоб крепко — скорей просто для порядка. Вероятно, он давно уже решил стать разговорчивей, но ждал еще одного аргумента.

Наконец согласился:

— Хорошо, вы меня убедили…

Аристархов довольно кивнул:

— Логика — вообще страшная сила. Убийственная просто.

И пленный стал рассказывать…

Говорил сбивчиво, быстро, словно торопился на все тот же обед. Его не перебивали, слушали внимательно. При этом Аристархов улыбался и кивал, а Чугункин демонстративно сохранял спокойствие и серьезность, иногда проверяя, на месте ли «Наган».

Из речей пленного выходило, что оный действительно попал в смутное войско совершенно случайно. Ни в каких грабежах-бесчинствах, разумеется, не участвовал, и даже не слышал о таковых. Получалось, что этот повстанец святее Патриарха Московского и Всея Руси Тихона, и дышит непосредственно в нимб апостолам.

Но Аристархова и Чугункина интересовали иные показания: про тех, кто командовал прорвавшимся эскадроном. Эти показания выглядели еще сказочней повествований о праведности пленного. Но вот беда — совсем недавно батальон Аристархова попал именно в сказку. При этом сказку выбрали пострашней…

На своем непосредственном командире пленный почти не остановился, зато много рассказал о колдуне. Впрочем, многое Аристархов видели собственными глазами: эскадрон заговоренных от пуль, восставший из мертвых.

— …Этот человек — чудь, самоед не то карел не то финн. — вещал пленный об Лехто. — Его все боятся! Даже Афанасий, командир-то наш. И я боюсь его сильней, чем Афанасия. Афанасий-то что? Пошумит, посулит зуботычин да расстрелов, но к утру все забудет. А этот не говорит ничего, сразу бьет! Рукой махнет — человек отлетит через площадь, или вот заживо загорится ярким пламенем!

— Самоед, говоришь… — переспросил Чугункин. — Я слышал, что финны дикие до такой степени, что едят в голодные годы своих детей и стариков…

Но Аристархов покачал головой:

— Ничего подобного. Я сам служил с финном — никого он не ел… Спокойный, тихий человек был. А что касается «самоедов» — то это у них название народа такое, от саамов происходит. Карелы и финны — саамы, вроде как русские и украинцы — славяне…

Когда пленный выговорился, долго сидели молча. Каждый думал о своем. Пленный сидел, сдерживая дыхание, пытался выглядеть кротким, незаметным. Но через пару минут молчания не выдержал:

— Ну так как… — начал осторожно и замолк.

Аристархов, задумчиво махнул рукой:

— Можешь быть свободен… Скажешь, что я распорядился тебя накормить.

Когда пленный ушел, снова молчали. Аристархов все так же думал, глядя куда-то в угол. Клим поднялся и прошелся по избе, остановился у окна.

Проговорил:

— Надо распорядиться все же пустить его в расход. Только не стрелять, конечно, а приказать кому-то его тихо удавить.

— Нет! — Аристархов был так категоричен, что Чугункин вздрогнул.

Комбат не просто возражал, он ставил точку.

Но Чугункин этого сразу не понял:

— Мы же не клялись…

— Хуже! Мы ему дали слово. Что будет, если нашим словам никто не будет верить?

— Ну он же наверняка бандит! Его, вероятно, есть за что расстрелять.

— Вероятно, расстрелять всех есть за что. Меня — за происхождение, за мои погоны. Вас — за то, что Вы сегодня утром бежали с поля боя.

Это был удар ниже пояса — Чугункин ожидал, что утренний бой забыт. Хотя Клим и подготовил контраргумент, к данному времени тот забылся. Пришлось вспоминать его:

— Но бежали все!

— Бежали все! Но после команды! И кроме вас, все бежали в нужную сторону!

Чугункин замолчал, подбирая нужный довод, но Аристархов махнул рукой:

— Лучше скажите, что будем писать в рапорте об операции. Почему ушел неприятель?

— Ну что-нибудь придумаем, — пожал плечами комиссар. — скажем, что не успели полностью окружить и противник выскользнул в щель.

— Я этого не подпишу.

— Отчего?

— Оттого, что это ложь. Скажите, вы, что государство рабочих и крестьян тоже на лжи строить будете?

Комиссар, было, потянулся к револьверу, но вспомнил — комбат выхватывает свой «Кольт» гораздо быстрей, и стреляет лучше. По событиям нынешнего дня, он мог запросто пристрелить комиссара, заявить, что последним овладели демоны. И целый батальон подтвердит: да, в этот день происходило непонятно что.

Приходилось искать иные пути.

— А что писать-то?

— Правду. — отрезал Аристархов. — что же еще?

— Да после нее нас за умалишенных примут!

— Пусть меня лучше примут за умалишенного, нежели за преступника, который упускает бандитскую сотню…

-//-

Аристархов оказался верен своему слову: написал такой доклад, от которого кто-то смеялся, кто-то крутил пальцем у виска. Рапорт Евгения, сочиненный к тому же хорошим, грамотным языком переписывали и давали читать друзьям, разумеется под строгой тайной.

Чугункин вовсе вывернулся серым волком: сначала он вовсе долго никакого объяснения действий батальона не давал. Но когда его все же прижали, выдал на гора очередной шедевр — на сей раз крючковоротства. Объяснения были написаны настолько обтекаемо, что установлению истины не способствовали совершенно никак.

Разумеется, и комбата и комиссара взяли на карандаш, начали расследование. Однако, все свидетели-красноармейцы или ничего не видели, или подтверждали слова комбата. Единственный пленный так же подтверждал показания Аристархова, от себя добавляя, что он ныне сознательный красноармеец, а вот раньше попал под колдовство этого самого не то финна, не то карела. К слову сказать, Клим признавал, что вчерашний пленный вел себя ниже воды, тише травы, политзанятия посещал…

До особого решения и Клима и Евгения отстранили от работы в батальоне. Он получил нового командира и комиссара.

Климу доверили партийную ячейку на местном заводишке, Евгений стал инструктором физкультуры в местном пехотном училище.

Казалось, на их карьере можно было поставить крест.

-//-

Хотя в училище Аристархов друзей так и не нажил, в дежурства старался заступать вместе с пулеметным инструктором.

Тот хоть и был известным отшельником, Евгения не избегал.

Они сидели вдвоем, но каждый сам по себе. Пили водку без закуски, без тостов и даже в разнобой. Оба старались не смотреть друг другу в глаза.

Этого инструктор очень не любил.

Лицо у того было исполосовано жестокими сабельными шрамами. Как потом узнал Евгений, таковых у коллеги имелось двадцать семь штук. Не хватало уха, трех пальцев и глаза.