Читать книгу "Мистер Икс - Питер Страуб"

После долгих раздумий, а также принимая во внимание некоторые другие факты, я прошу Вас прибыть на нашу встречу 20 января в первоначально назначенное время – 7:30 утра, имея при себе все документы, а также справки о предшествующем психиатрическом лечении, которые помогут мне отстоять Ваше пребывание в Мидлмонт-ском колледже.

Дабы облегчить Вам поиски необходимых документов, я высылаю копию настоящего письма Вашим опекунам, мистеру и миссис Филипп Грант из Напервилля, штат Иллинойс.

Искренне Ваш

Клайв Маканудо,

декан по воспитательной работе.

Я высморкался в письмо Клайва и бросил его в мусорную корзину, более расстроенный тем, что копия отправлена Грантам, чем неминуемым отчислением. Фил и Лаура наверняка поймут, что то, что я делаю, куда важнее, чем банальщина, которой меня пичкают в аудиториях.

На обратном пути к центру вселенной мне показалось, что краешком глаза я заметил оливковое пальто и пятно светлых волос среди темных стволов деревьев в западном конце кампуса. Томящийся от любви преследователь исчез в тот же миг, как только я взглянул на него, и я тут же выбросил его из головы.

После часа тихой медитации, позволившей мне слышать музыку воздуха, после следующих четырех часов слияния моей гитарной партии с той музыкой растущее чувство пребывания во все еще не до конца правильном месте заставило меня вновь подняться на ноги и двинуться глубже в лес. Я шел, пока не добрался до развалин коттеджа. Я открыл взвизгнувшую дверь и, вбирая взглядом подгнившие деревянные стены, единственное разбитое окно, мусор и перья, крохотные скелеты и фекалии животных на грязном полу, понял: вот оно наконец – правильное место. И место это тоже было музыкальным инструментом. Спокойная музыка пронизывала весь коттедж, ее нес ветер, свистя в щелях меж бревен, я слышал ее в трескотне белок под застрехой. Я наслаждался блаженным часом, добавляя к этим звукам свой скромный аккомпанемент. Уже перед самыми сумерками я бегом вернулся в общежитие, там схватил в охапку одеяла, еду и припустил обратно к лесу, пока день не угас окончательно.

Коттедж выплывал из сгущающейся темноты – массивный высокий призрак в священном лесу. Едва слышная музыка, звучавшая в доме, воззвала ко мне, я рванулся по сугробам и распахнул скрипучую дверь. Едва переступив порог, я в то же мгновение отвесно пролетел сквозь гнилой пол. Я упал, я ничего не видел в темноте, но я не испугался. Длинная, убогая, когда-то милая и уютная, передо мной во мраке обрисовалась комната. Где-то за пределами моего видения человек говорил о дыме и золоте, о трупах на поле сражения. Голова моя гудела, и сильно болел живот. На каминной полке стояли увядающая веточка бостонского папоротника, фигурка лиса под стеклянным куполом и медные часы с противовесами, вращающимися влево-вправо, вправо-влево, влево-вправо. Это было прежде, это было прошлым, и я был здесь раньше. Я рухнул на колени на потертый восточный ковер. Прежде чем меня вырвало, мир прошлого растаял и восстановился нынешний, и содержимое моего желудка разбрызгалось на прогнившие доски пола. Дом, подумал я.

11

Пока я еще выглядел достаточно прилично, чтобы появляться в городе, я решил запастись консервами и походным инвентарем. Я купил спальный мешок и лампу с аккумулятором. Поняв, как можно использовать очаг, я приобрел несколько мешков с брикетами угля, топорик, жидкость для разведения огня, жаровню и упаковки замороженного мяса – их я закопал в снег и забросал сверху золой, прогоревшими угольными брикетами и порубленным валежником. Иногда по ночам сквозь разрушенный пол в дом пробирались еноты и, словно собаки, засыпали у тлеющего огня очага. К концу моего сорокадневного проживания в коттедже, когда появление в городе уже было чревато арестом или принудительной госпитализацией, я ночью пробрался в кухню колледжа, где прежде работал, и унес все, что не смог с жадностью съесть тут же на месте. Музыка леса, музыка природы, музыка планеты занимала все мое время. Простуда моя обернулась пневмонией, и я воспринял жар, лихорадку и упадок сил как признаки благодати.

Между тем все решили, что отчисление из колледжа толкнуло меня на самоубийство. Фил и Лаура прилетели в Мидлмонт и участвовали в поисках моих гипотетических останков. Мертвенно-бледный Кларк Даркмунд заявил, что он не только не приглашал меня на семейный отдых на Барбадос, но все зимние каникулы он провел в Хиббинге, штат Миннесота. Полиция прочесала территорию колледжа – безрезультатно. В городе Мидлмонте был проведен опрос жителей – результат почти тот же. Фотография выпускного класса из моего школьного дневника напомнила одному владельцу магазина с Мейн-стрит недавнего покупателя, но он понятия не имел, куда этот покупатель мог направиться после того, как покинул его магазин. Развесив повсюду в городе и кампусе объявления о моем розыске, Гранты вернулись в Напервилль.

Хорст, как обычно, ни на никакие объявления не глядел. Он полагал, что я просто скрываюсь от него. Когда же он наконец удосужился заметить сходство фотографии на объявлении о розыске со мной, он побежал к декану Маканудо. Не прошло и часу, как Хорст возглавил делегацию из представителей местной полиции и медиков скорой помощи, направляющуюся в лес Джонсона. Они нашли меня скорчившимся над покоробленной гитарой, щиплющим две ее оставшиеся струны, и бесцеремонно уложили на носилки.

Увидев наваждение – надо мной склоняется лицо Хорста, обрамленное поднятым воротником своего приталенного пальто, – я спросил:

– Слушай, Хорст, почему мне кажется, что ты меня преследуешь?

– Ты же велел мне остерегаться себя, – ответило наваждение.

Мгновенно ко мне без спросу возвратился рассудок. Вынырнув из забытья, я окинул взглядом растрескавшиеся гниющие стены и груду одеял на полу. Все было одной огромной ошибкой. Хорст казался реальным, а сам я – нет. И место это никогда не было правильным местом, за которое я ошибочно принял его.

Первым, кто навестил меня в мидлмонтской «Больнице трех землячеств», был декан Клайв Маканудо, лощеный дипломат, чьи усы в ниточку и речь с придыханием не смогли полностью утайть его ужас перед любыми действиями, которые я либо мои опекуны могли предпринять в отношении администрации колледжа. Мне и в голову не приходило засудить Мидлмонт, как не приходило в голову и Лауре, которая на второй день госпитализации вошла в мою палату. Фила не отпустили с работы, сообщила Лаура, и хотя его отсутствие подразумевало, что мы можем говорить более свободно, тяжесть моей вины делала ее горестное самообладание настоящей мукой. Два дня спустя, когда Лаура поехала в гостиницу Мидлмонта вздремнуть, я выписался из больницы, отправился в центр города, прошел мимо гостиницы, свернул к автобусной остановке – и удрал.

С того самого момента я находился в постоянном движении. Я устраивался в бакалейные лавки, в бары и обувные магазины – туда, где на работе я натягивал на голову наушники и пытался уговорить незнакомцев купить вещи, им совершенно не нужные. Я жил в Чепэл-Хилле, Гейнсвилле, Боулдере, Мэдисоне, Бивертоне, Секиме, Эванстоне и прочих маленьких городках, о существовании которых вы никогда не узнаете, если только вы родом не из Висконсина или Огайо. (Есть кто-нибудь из Райс-Лейк? Или из Эйзара?) Почти год я провел в Чикаго, но ни разу не ездил ни в Эджертон, ни в Напервилль. Прожив по одному адресу достаточно долго, я умудрился попасть в телефонную книгу, и пару раз меня удивила Стар, которая звонила мне или присылала открытку. Три-четыре раза в год я сам звонил Грантам и пытался уверить их в том, что жизнь моя не кончена. В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году Фил, в жизни не куривший, умер от рака легкого. Я приехал на его похороны и провел пару дней в своей старой комнатке – подолгу спал и просыпался поздно, вел долгие разговоры с Лаурой. Она казалась еще красивей, чем прежде. Порой мы, обнявшись, горько рыдали о том, чего уже не вернешь. Два года спустя Лаура сообщила мне, что выходит замуж и переезжает на Гавайи. Ее новый муж – адвокат на пенсии и владелец обширных участков земли на Мауи.