Читать книгу "Плерома - Михаил Попов"

Вадим улыбнулся и кивнул. Бажин пожал руку одному другу, другому, развернулся и зашагал в обратном направлении, с максимальной осторожностью переставляя колоннообразные ноги.

— Н-да, — сказал Валерик, — он все там же, то есть заведует мужским отделением?

— Бери выше, директор.

— Карьерист, — иронически хмыкнул Валерик. — Ну это ладно. А лишний вес, одышка, это зачем, умерщвление плоти? Это же убирается на раз-два.

Вадим пожал плечами.

— Я пытался с ним разговаривать… И жалею, что пытался.

— Интимное, слишком интимное. Тебе не кажется — он опять что-то задумал?

— Тебе так показалось?!

— Хотелось бы ошибиться.

Вадим вздохнул так, словно его назначили делать это вместо ушедшего Бажина.

— Тебе легко говорить, Валерик. Ты себя с ним не ровняй. Ты всегда везучий был.

— И это ты брось. Хотя бы по той простой причине, что дело сейчас не обо мне. Куда нам, кстати? Насколько я понимаю, Лазарет у вас теперь свой.

— Тут недалеко, прямо за речкой.

Они прошли метров сто пятьдесят по плавно петляющей и одновременно клонящейся куда-то вниз улице. «Даун-стрит» называл ее раньше Валерик, остря. Он выводил ассоциацию не столько от лондонской сестры, сколько от характера жителей улицы. Сплошь психов-даунов с которыми разговаривать имело смысл только с помощью кулаков. Теперь все встречные были приветливо улыбчивы и немногочисленны. Пока Вадим не узнал, в чем на самом деле дело, он считал, что улицы этой части родного Калинова стали значительно пустыннее, чем в прежние времена из-за того, что закрыли за ненадобностью многолюдный политехникум.

«Даун-стрит» заканчивалась так же внезапно, как и раньше, но не свалкой, а высокой и изящной каменной беседкой. Оказывается, именно такая имела место в Древние, еще дотехникумовские времена, и теперь вернувшимися князьями была восстановлена по старинным эскизам.

За Сомью покоилось грандиозно, обширно, но, вместе с тем, не нарушая своеобразной логики ландшафта, прямоугольное, сплошь стеклянное здание. Такое впечатление, что длинный, ровный берег над курчавящимися ивовыми берегами прямо-таки ждал, когда на него положат этот грандиозный прозрачный кирпич. Причем здание не только не выглядело архитектурным паразитом, более того — напоминало, если всмотреться, некий полезный механизм. Смутно различимые прозрачные лифты работали как замедленные поршни. В левой его стороне отчетливо просматривались пальмовые кроны, лианы. Какая-то шарманка с Африкой внутри. Почему-то именно такая возникла у Вадима ассоциация, при первом знакомстве с Лазаретом. На крышу здания бесшумно опускались два небольших безвинтовых геликоптера. Вадим и Валерик были уже на середине моста.

— Волнуешься? — спросил старший.

— Очень, — ответил младший. — Кроме того… самое смешное — очень бы не хотелось опоздать.

Люба открыла глаза и осмотрелась. Все по-прежнему. Квадратная комната с матово белыми стенами, одна стена, справа от кровати — прозрачная. За ней в полусотне метров хвойно-березовый лес, разрезанный тремя уходящими вглубь тропинками. На них несколько человеческих фигурок, гуляющих характерным больничным шагом. Судя по освещению, середина дня, взятого из середины августа. Но никакого прямого солнца. Не то чтобы пасмурно, все отчетливо, но без яркости.

В комнате, кроме кровати, стояла еще пара кожаных кресел и журнальный столик. На стенах несколько эстампов с изображениями архитектурных достопримечательностей. Из них всех Люба узнала только Эйфелеву башню. У изголовья кровати высилась никелированная тумба с множеством светящихся лампочек и подсвеченных табло. Из блестящего виска тумбы уходил под кровать толстый жгут из разноцветных и разных по толщине проводов. Девушке вначале, когда она не могла даже пошевелиться, казалось, что провода эти подсоединены прямо к ее спине. Она спросила об этом щекастого веселого врача, навещавшего ее каждые несколько часов. Он усмехнулся и сказал, что «в известном смысле, так оно и есть». Он интересовался мельчайшими деталями ее самочувствия, но на ее вопросы отвечать отказывался. Она все узнает, и «даже, в известном смысле, больше, чем ей захочется узнать». Но немного позже.

Навещавшие вчера родители тоже не развеяли тумана, в котором плавало сознание Любы. Они были так рады, что видят ее, что так и не вышли из состояния счастливой пришибленности до самого конца визита. Мама всплакнула, отец лишь изредка покряхтывал. «Ты давай, это, скорей выздоравливай» Им показывали дочку, когда она еще была без сознания, и они страх как боялись, что она не очнется. Или очнется «не такая!» Бывают ведь всякие случаи. Родители подтвердили версию, сообщенную Любе веселым врачом в первый день ее возвращения на белый свет. «Попала под автобус, страшные повреждения, долго была без сознания, теперь медленно идет на поправку».

Первым делом Люба, конечно, потребовала зеркало. Состояние лица, и вообще головы, ее отчасти успокоило. Не то что не уродка, даже и следов никаких. Так что же тогда значат эти «страшные повреждения»? Правда, тело свое она ощущала не вполне. Мысленно могла проследовать по его очертаниям, но не имела возможности отдать команду ни одному члену. Может быть, сломан позвоночник? Но тогда бы она вообще не чувствовала бы ног, как их сосед по подъезду «афганец» Жорка в инвалидной коляске. С другой стороны, Жорка этот великолепно владел своими руками. Люба отлично помнила, как он ущипнул ее пьяный за ногу, синяк на внутренней поверхности бедра, чуть выше колена, потом не проходил месяц. Она же теперь не способна даже мизинцами пошевелить. И ежедневный ее доктор и начальник его, появлявшийся изредка, продолжали отделываться общими фразами. Мол, идешь на поправку, и все будет хорошо.

В общем, Люба чем дальше, тем больше ощущала — что-то тут не так. И болезнь у нее непонятная, и обстановка вокруг болезни — палата, врачи, поведение родителей, самый свет за невообразимым окном — все не совсем нормально. Никогда бы она не поверила, если б ей рассказали, что у них в Калинове есть такая больница. Районную больницу своего города она знала слишком хорошо, сто раз навещала там валявшегося с инфарктом отца. Двухэтажное кирпичное здание, со сводчатыми потолками, запахом прокисших щей в коридорах, недовольными медсестрами и восьмиместными палатами. Что же с ней случилось? Где она?

— Я больше так не могу, — сказала Люба врачу. Он вздохнул, долго крутил ручки на электрической тумбе с проводами, потом вдруг сказал:

— Завтра.

— Что «завтра»?

— Завтра тобой займется человек, который введет тебя в курс дела. Полностью. В известном смысле.

Сегодня, подумала Люба и как всегда по утрам, попробовала пошевелиться. Самообман это или нет, но ей казалось, что с каждым пробуждением она чуточку лучше владеет телом. И правда ведь — научилась двигать бровями, ноздрями. Сгибать мизинцы.

Сегодня.

Кстати, а когда сегодня? Во сколько?

— Это не имеет значения, — сказал врач, улыбнулся и вышел.