Читать книгу "Государевы конюхи - Далия Трускиновская"

— Считай, что из приказных, — подтвердил Гвоздь. — Мы с Ильей Карповичем по особому приказу числимся. А, Илейка?

— По особому? — Данилка напряг память, перечислил в голове сколько знал приказов — и тут до него дошло.

Был, был один, подьячие которого давали отчет одному лишь своему дьяку, а уж тот — одному лишь государю! Они-то и могли в послеобеденное время, когда в прочих приказах давно кипит работа, слоняться по Москве, занимаясь непонятно чем. Это даже из прозвания вытекало — Приказ тайных дел.

— Ох ты!.. — восхищенно произнес парень.

Вот теперь становилось ясно, почему зверь-целовальник побаивается Гвоздя, а Илейке, невзирая на правила, добывает закуску.

— Вот то-то же! — весело подтвердил Гвоздь. — Да ты ешь, соколик! На конюшнях, поди, одна лишь каша, и та без сала.

— Уж точно, что без сала, — подтвердил Данилка.

Пирог попался вкуснейший.

— Знаю я, каково вам там приходится, и недоешь, и недоспишь, государеву службу справляючи, — продолжал Гвоздь. — Ведь и ночью подыматься приходится, когда гонца посылают или гонец возвращается? А? Приходится ведь?

Данилка ночью спал без задних ног, но те конюхи, которые вместе со сторожами поочередно оставались смотреть за конями, раза два-три в неделю непременно или отъезжали в большой спешке по личному государеву повелению, или возвращались непонятно откуда, бывало, что и пораненные. Тогда уж кто-то другой расседлывал, водил, обихаживал коней, и об этом все конюшни знали, да только лишнего болтать было не велено.

— Да уж приходится, — кратко отвечал Данилка.

Ведь все такого рода распоряжения шли от государя через Приказ тайных дел, и распускать сейчас язык — значило наживать себе на голову неприятности. Кто его, Гвоздя, разберет — может, и проверяет?

— Ты-то еще, светик, молод, а годочка через два-три будут и тебя посылать с письмами, — пообещал Гвоздь. — А то еще и мешок денег воеводе отвезти! Ежели хорошо себя проявишь. А знаешь, сколько дают стряпчему конюху в дорогу, скажем, до Смоленска и обратно? Рубль! Тут за рубль в лепешку разобьешься, а конюх с грамоткой проехался взад-вперед, и на тебе — рубль!

— Рубль — это дело, — согласился Данилка, за последние годы не державший в руке и полушки.

— Так что служи государю что есть сил — он в долгу не останется! — неожиданно заключил Гвоздь.

— Да уж служу! — воскликнул Данилка, сразу вспомнив проклятый водогрейный очаг.

— А я и вижу! — доверительно произнес Гвоздь. — Вот ведь как Бог-то людей одного к другому направляет! Вон Илейка… Спишь, Илейка, что ли?

Подхалюга действительно заснул, но странным образом — откинувшись назад и приоткрыв рот. В руке он сжимал недоеденный пирог.

— Куда ж я его такого поволоку? — сам себя спросил Гвоздь. — Он же меня вдвое тяжелее! Помоги, Ивашка! А я иным разом тебе помогу! Не жить же ему теперь в кружале до Судного дня!

— А тому, кто питуха из кружала выводит, ничего не бывает? — на всякий случай спросил Данилка.

Он слыхал, что в государевом указе были всякие кары для тех, кто мешает человеку пропивать все имущество вплоть до креста.

— Нам с тобой ничего не будет.

Гвоздь поднялся и пошел расплачиваться с целовальником.

Данилка осторожно встал из-за стола. Ноги вроде слушались, хотя голова была как не своя.

— Вдругорядь, Иван Киндеевич с Ильей Карповичем, в наших краях будете — мимо похаживайте! — вдруг язвительно и громко произнес целовальник.

— Мало тебе плачено? — удивился Гвоздь, пряча что-то за пазухой. — Ну-ка, брат Ивашка, я его вытяну, а ты плечо подставляй! Живо!

Подхалюга повис на них, как огромный и увесистый, саженной длины мешок.

— Шуба! — воскликнул Гвоздь. — Вон, за скамьей! Ивашка, я его подержу, а ты шубу доставай и на него набрось!

— Потеряем по дороге!

— А мы сразу же извозчика возьмем! Этого народу полна Москва!

И точно — стоило выйти с кружечного двора, как объявился извозчик — Гвоздев знакомец.

Везти он взялся без ряды — видать, не впервые доставлял Подхалюгу домой и цену знал. Усадив спящего Илейку в узкие санки, Гвоздь с Данилкой переглянулись — он один всю ширину занял.

— Ну, что же, придется нам, как зазорным девкам, на колени к нему громоздиться! — решил Гвоздь. — Заходи, Ивашка, с другой стороны! А ты, брат Кузьма, вези с бережением, чтобы седоков не растерять!

По каким московским улочкам провез извозчик, Данилка не знал. И остановился он в тихом переулке, где и людей-то не было.

От свежего ветерка в лицо Илейка несколько ожил.

— Где это я?

— А дома, — отвечал Гвоздь. — Вылезай из саней! Жить тебе тут, что ли, полюбилось?

Илейка выбрался, утвердился на ногах и обозрел окрестности.

— Пропал бы я без тебя, Гвоздь, право, пропал бы…

— Помоги, брат Ивашка, — велел Гвоздь, видя, что стоять-то Илейка стоит, а шагу ступить боится.

Но Данилку и самого развезло. Придерживаясь за край саней, он подошел и ухватился за Подхалюгу. Так они некоторое время стояли, друг дружку подпирая, а Гвоздь на них любовался.

— Ах, хороши! Ну, будет! Ноженьки-то переставляйте!

Он трижды стукнул в калитку.

— Кого несет? — отозвался сторож, и тут же старательно залаял пес.

— Мы это, Гвоздь и Подхалюга! Отворяй!

Сторож отодвинул засов.

— А с вами кто?

— А нужный человек, Ивашка Анофриев. Пускай, не бойся!

Это были задворки чьей-то усадьбы. Данилка потянул носом — пахло конюшней! И тут конюшня. Преследовать она его, что ли, будет до самого Судного дня?

— В подклет веди, — оценив степень Илейкина опьянения, посоветовал сторож. — Наверху ему такому делать нечего.

И старательно запер калитку.

Тропа меж сугробов была узкая, Илейка же в шубе — широк, и Гвоздь с Данилкой намаялись, пока доставили его в подклет. Там, судя по всему, жила хозяйская дворня. Илейку свалили на первую же лавку, вскинули ему ноги наверх, сунули под ухо изголовье и накрыли его же шубой.

— Вот тут и поедим по-человечески, — пообещал Гвоздь Данилке. — Скидывай тулуп! У нас тепло, каждый день топим, тут поварня за стеной.

Данилка, стесняясь грязной рубахи и драного зипуна поверх нее, все же разделся. Гвоздь ежели и подивился нищете государева конюха, то виду не подал. А, может, решил — не в шелках же стойла чистить!

Вдруг зазвенели встревоженные голоса, и дверь распахнулась. На пороге встал человек в коротком алом кафтанце, без шапки, в нарядных желтых сапогах на высоких каблуках, злой и решительный.