Читать книгу "Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори"

сборника Иннокентия Анненского «Кипарисовый ларец» и именно тогда «что-то поняла в поэзии, я была поражена и читала ее, забыв все на свете… Стихи шли ровной волной, до этого ничего похожего не было… Я написала то, что примерно стало моей книгой „Вечер“… Когда 25 марта 1911 года Гумилёв вернулся из Аддис-Абебы, попросил почитать, прослушал несколько стихотворений и сказал: „Ты поэт – надо делать книгу“».

5.5. Поэт

В марте 1912 года вышел первый поэтический сборник Анны Ахматовой «Вечер» (тиражом триста экземпляров).

Стихотворение, открывающее «Вечер», Ахматова написала в 1909 году, когда ей было двадцать лет.

В нем есть такое четверостишие:

На рукомойнике моем

Позеленела медь.

Но так играет луч на нем,

Что весело глядеть.

Как это здорово, что первая книга Ахматовой начинается с рассказа о рукомойнике. О самых обыденных вещах, о повседневной жизни.

5.6. Повседневная жизнь

Однажды Чезаре Дзаваттини[31] написал письмо Франко Марии Риччи[32], в котором охарактеризовал себя так: «Я пессимист, но все время забываю об этом».

Надо же. Я тоже.

Однажды я сделал дочери небольшой подарок – купил ей маленькую авторучку и к ней картридж с голубыми чернилами.

Купить ее я собирался в магазине «Дом ручек» в Болонье, который мне очень нравился. Пришел туда – а его уже нет, на его месте магазин по продаже бальзамического уксуса.

И меня это не обрадовало.

Я нашел ручку в Интернете.

Доставили ее быстро, и Батталья так обрадовалась, что чуть позже я подарил ей еще одну. И я думаю, что именно это, как бы правильно выразиться, чувство удовлетворения, которое испытываешь, видя радость другого человека, как в нашем случае, именно это и значит быть хорошим.

И необязательно, чтобы этим другим человеком была твоя дочь. Для меня это может быть какая-нибудь незначительная мелочь вроде того случая в Миланском университете лингвистики и коммуникаций, где я преподаю перевод с русского языка: я входил в дипломную комиссию и помню, как одна студентка (студентка не моя, она изучала испанский язык) получила максимальные 110 баллов, и, когда огласили ее результаты, ее захлестнула такая радость, что она стала суетливо махать руками, не зная, куда их девать, и это было прекрасное зрелище.

Это тоже значит быть хорошим – испытывать радость, когда что-то замечательное происходит с человеком, которого ты даже не знаешь, как это случилось тогда со мной в Миланском университете. Но в голову приходит одно возражение.

То, что я рассказываю, те примеры, которые привожу, все это взято из повседневной жизни.

А ведь такая важная вещь, как добро, открывающее двери рая (тем, кто в него верит), должна как-то отражаться и в ноуменальном[33] мире, если я правильно понимаю значение слова «ноуменальный».Не может быть, чтобы она ограничивалась только повседневностью, обыденными вещами.

О романах, которые я пишу, мне тоже не раз говорили: «Ты всегда рассказываешь о повседневной жизни». На это я могу ответить, что, если я как-то и связан с миром, то через повседневность, через будни.

Жизнь в еженедельной, ежемесячной, ежегодной перспективе – это не совсем мое, я плохо в ней ориентируюсь, и совсем другое дело – ежедневная жизнь.

Ну не знаю, возьмем что-нибудь не самое будничное, что-нибудь исключительное, например любовь, – настолько уникальное чувство, настолько сильное и необыкновенное, нечто такое огромное, что оно даже слегка раздражает. Да и сам этот глагол «любить»: «люблю тебя», вот это вот «я люблю тебя» – я никогда никому этих слов не говорил, и я боюсь, что если когда-нибудь скажу кому-то всерьез: «Я тебя люблю», – мое лицо разлетится вдребезги, и придется собирать разбросанные по полу осколки. Я не могу сказать «я тебя люблю» еще и потому, что мой итальянский язык уходит корнями в язык моей матери Лилианы и бабушки Кармелы – в их пармский диалект, а на пармском диалекте, как я понял несколько лет назад, не говорят: «Я тебя люблю», а говорят: «At voj ben» («Ты мне дорог»), а a mor на пармском диалекте означает не amore – любовь, а «я умираю», а это все-таки нечто иное.

Русский писатель Николай Лесков вспоминает случай, как одна дама призналась ему, что изменила мужу. Она спрашивала у Лескова, следует ли ей открыться и рассказать супругу об измене. В ответ писатель спросил у нее: «А вы его любите?»

Она задумалась, а потом сказала: «Крестьянки наши не говорят: «он меня любит»; они говорят: «он меня жалеет». Слово любить-жалеть, – заключила дама, – значит: любить в обыденном смысле».

И, на мой взгляд, это тоже объясняет, что такое быть хорошим: когда ваша жена или ваш муж не только любят вас, как могут, но и – по умолчанию – обязательно жалеют.

Если вернуться к теме повседневной жизни, не могу не вспомнить одну мысль, которую услышал как-то по радио в программе «Люди и пророки» (она мне очень нравилась, когда ее вела Габриэлла Караморе). Однажды у падре Энцо Бьянки спросили, молится ли он каждый день, на что он ответил: «Самые важные вещи – те, что мы делаем каждый день», – это к слову о повседневной жизни. И, хотя сам я не молюсь и не верю в Бога, я думаю, он прав.

Что я хорошо усвоил – а пожил я уже немало, мне почти шестьдесят – и это только подтвердилось в последние годы, убедив меня окончательно: мой самый большой враг – я сам.

Применительно к проблеме добра это означает, что, пока я сохраняю внутреннюю чистоту, никакая внешняя грязь мне не страшна. Звучит странно, я знаю, но такова реальность.

А еще я знаю, что у моей дочери в голове гораздо меньше всякого хлама, чем у меня.

Моей дочери семнадцать лет, и ее не нужно убеждать сортировать мусор – она и так это делает.

Ее не нужно было уговаривать делать прививки – она сама их требовала.

Ее не приходилось разубеждать в превосходстве белой расы, в том, что люди разных рас не хуже и не лучше других, – она это знала, потому что у нее в классе учатся дети со всех концов света, и она никогда не была расисткой, а я был.

Не могу обойти и тот факт, что для меня, как и для Дзаваттини, нормально быть пессимистом, но все время забывать об этом – потому что у меня есть такая дочь. В ней нет ничего особенного (то есть, на мой взгляд, она