Читать книгу "Странствие, книга I - Григорий Исаев"

Он ушел из дома еще до рождения Натана и больше никогда не возвращался, но, когда бабушка впервые рассказала Натану про деда и цель его странствия, он больше не мог об этом забыть. Как только он понял, что ему не найти помощи в родном краю, в его сердце родилась надежда, что именно в Таврианской Закраине найдется лекарство для его возлюбленной.

Через какое-то время Натан стал думать, что он отправился не только потому, что Аврелии требовалось лекарство, но и потому, что он сам так сильно мечтал найти этот загадочный народ. Эти мысли грызли его изнутри, разрушали жизнь и заставляли его страдать.

Натан вспомнил, как отец его Филимон передавал ему наследство, будучи на смертном одре: ткацкие мастерские, раскиданные по городу Ачиес, родовое имение в надежде, что сын продолжит семейное дело. Но мало было веры у отца в сына. Видел умирающий отец, что не смог он привить Натану любви к портновскому делу.

Отец не зря боялся, ведь Натан был весьма своенравным и действительно не питал большого интереса к шитью. И Филимон не ошибся. Не прошло и пяти лет, как Натан растратил большую часть богатства в поисках смысла жизни, и никто не мог его образумить: ни мать, не многочисленные родственники, ни любимая девушка Аврелия. От всего богатства осталась у него лишь серебряная заколка в виде иглы и кольца — герба высокого, но угасшего рода. Все метался Натан от дела к делу, стараясь понять, чем же ему заниматься, чтобы быть счастливым.

Мечтал он оправиться в далекое странствие, чтобы скрыться от будничных забот и назойливых родственников. И когда случилась беда с любимой, он понял, что это тот самый повод, когда можно покинуть родные места, отправившись на поиски лекарства. Но втайне Натан понимал, что он просто бежит от ответственности перед семьей, засасывающей скуки, необходимости заниматься нелюбимым делом. Он ушел, но обещал любимой Аврелии вернуться. Но не вернулся.

А теперь он сидит у себя в доме, где царит хаос и тревога. Опять эти мысли не дают ему покоя: «Что действительно двигало им в ту далекую пору: желание спасти любимую женщину или желание убежать от опостылевшей действительности?» Этот вопрос терзал его больше всех остальных, и ответить Натан на него не мог до сих пор, или боялся узнать о себе нелицеприятную правду.

На улице уже стало совсем темно. Не понятно, как долго он просидел в этом положении, может час или два. Он сжимал в ладони брошку в виде Полярной крачки и мысленно перемалывал прошлое, настоящие и думал о будущем. В его жизни все стремительно менялось, с болью, словно запекшаяся кровь от раны, отрывалась все надоевшая, но такая привычная жизнь. Старые раны закровоточили с новой силой.

Никогда раньше Натан не понимал так ясно, что все последние тридцать лет были просто побегом, сначала от дела отца, потом от болезни любимой женщины, а затем от страшных воспоминаний.

В тот миг, когда его посетила это осознание, он вдруг отчетливо увидел, как перед ним из ниоткуда появилась Аврелия. Она стояла в нескольких шагах от него и смотрела прямо ему в глаза. Как всегда, не высокая, худенькая, словно хрупкий цветок — ничего не поменялось в ее облике. Ее лицо было молодо и свежо, но глаза были наполнены грустью. Она печально улыбалась.

— Если ты будешь ждать внутреннего озарения, то, возможно, ты прождешь его всю свою жизнь, — сказала она.

У Натана перехватило дыхание. Он не мог понять, что это за наваждение, магия это или послание богов. Аврелия была такой живой, такой прекрасной, такой юной. Он стал тереть глаза ладонями, а когда вновь посмотрел в ее сторону, то больше уже ничего не увидел.

Натан растерянно огляделся вокруг, «Причудилось», — подумал он. Он глубоко выдохнул. Он все никак не мог выбросить слова Аврелии из головы. «Быть может я и правда ждал озарения все эти годы?» — спросил себя Натан. — «Нет… К черту все… Останусь и будь, что будет».

Чтобы как-то очистить свой разум от беспокойных мыслей он вышел из своего дома. Облака, как морская пена, сплошными полосами протянулись вдоль горизонта, темно-серыми пятнами выделяясь на черном фоне неба. Огоньки звезд пели колыбельную песню всему миру, и темнота прохладным одеялом накрывало его. Лишь тёплый ветер, словно дитя, все никак не утихал и гулял по просторам полуострова, мыса, над городом и морем раздувая ветви деревьев, и те шелестели в темноте и успокаивали взволнованного Натана.

Он встал у двери, глубоко вздохнул, взглянул на небо. Тишину пилили своими надкрыльями тысячи сверчков. Мысли стали покидать Натана. Туника приятно пропускала прохладный ночной воздух. Старому портному внезапно захотелось пройтись по улицам ночного города. Сам того не осознавая, он зашагал к своему старому знакомому — Поплу. Порывы легкого ветерка толкали в спину, подгоняя старика в направлении местного винного садика, который работал с утра до глубокой ночи, а иногда и до утра. Часто около него становилось шумновато, нередкими были драки и всякие другие неприятности, но несмотря на это этот садик был самым славным во всей округе. Располагался он за мостом в черте замка или иначе в верхнем городе. Верхняя и нижняя части города были разделены бурной рекой, спускавшейся с гор Содраберг, расположившихся в основании полуострова. В конце своего пути река с грохотом падала со скалы и сливалась с морскими пучинами, а там внизу под скалами недалеко от водопада расположился внушительный порт. Верхний город был фактически центром культурной жизни горожан. Туда стекался весь народ, который жаждал отведать лучших местных вин, страстного или веселого общения, отметить вечер или закрепить день. В последнее время, конечно, все было гораздо скромнее — война как никак.

Так что вечером на мосту становилось довольно людно — народ пешком, на ослах, лошадях и повозках валил в обе стороны. Стоит замешкаться, как тут же услышишь: «С дороги, слепец!» или «Ты самоубийца что ли, дурень! Задавлю ведь!» Натан умело и без лишней суеты преодолевал этот поток, но сейчас была ночь — мост был совершенно пуст.

Он обошел привычную ограду в виде соединенных между собой колонн, между которыми росли кустарники в человеческий рост, служившие еще одной оградой — эх, сколько бедолаг спьяну на его памяти запутывались в них. Натан