Читать книгу "Соавторы - Светлана Васильевна Волкова"

что она такая, моя Белочка. Не будь её, мне было бы вакуумно пусто, а это самая сильная стадия одиночества.

– Что ты лыбишься? – Белка остановилась и просверлила меня взглядом.

– Люблю тебя, Бэлл. Не сказать, как!

Она подлетела ко мне и стиснула меня в объятьях. Мне показалось, даже хрустнуло в лопатках.

В этот вечер я напилась. Одна. Втихаря от Белки, потому что сегодня была моя очередь спать на кухне. Я мгновенно захмелела от стакана рислинга, который нам подарил единорожный издатель. Сон снился нервный, рваный, наполовину цветной, наполовину чёрно-белый: как будто каждый кадр снят через фильтр цвета сепии. Мне снился Лёша, стоящий босиком на траве и плачущий. И я пытаюсь подойти к нему сзади, а он ускользает, уплывает вперёд, как на траволаторе: я иду, иду к нему, а он вроде и на месте, но не догнать. Наконец, он делает шаг – и оказывается от меня на сто метров впереди, ещё шаг – ещё сто метров. Я бегу к нему, изо всех сил бегу, на последнем дыхании, а он даже не оборачивается. Потом Лёшка заходит в какой-то дом, и я за ним. Входная дверь захлопывается, и я оказываюсь в полной темноте. Это не дом даже, а большая перевёрнутая чашка. Пустая чашка!!! Я зову Лёшку, а он кричит мне, мол, ну что же ты, иди, открывай дверь… о господи, опять эта дверь! Надо толкнуть её, за ней свет – вон в щель видно. За дверью – свобода от удушающей темноты и пустоты. Но, как всегда, мне страшно, я не решаюсь прикоснуться к дверной ручке. И, как всегда, на этом самом месте я просыпаюсь. Это к Белке во сне приходят инкубы, жалуются на хтоническую бытовуху и оставляют после себя блюзовое послевкусие и пару длинных волос на её подушке. Так, во всяком случае, Белка объясняет причины своего недосыпа. А я пробуждаюсь загруженной и бланширую в голове тему неоткрытой двери ещё полдня. Тётеньки-психоаналитика на меня нет, не к ночи будь она помянута!

Я села на раскладушке, потёрла спину. Сейчас самое время пожалеть себя, но я себя почти ненавидела. За два года обида на Лёшку высосала из меня много хорошего, если предположить, что хорошее во мне было, в чём я не совсем уверена. Наивная юная девочка Маша влюбилась. Бывает. Парень покрутил с ней амуры и свалил. Тоже бывает. А наивная девочка Маша взлелеяла злость на него и превратилась в ядовитого покемона. В принципе, не я первая, не я последняя. Перешагнуть бы и двигаться дальше. Ан нет. Дурочка Маша всё муссирует и муссирует эту тему, и вот появляется Лёша, и она понимает, что не такая он мразь, каким рисовал его больной мозг. Обыкновенный парень Лёшка. Среднестатистический. Деривативами занимается. Молоде́ц. Прямо добрый мо́лодец. Коня белого не хватает. И обида Машина сама собой сдулась, написалась в мозгу со строчной буквы, и мозг нажал Ctrl+Alt+Del. Отпустило. А стало ли Маше хорошо? По книге бы стало. А в жизни нет. Сразу пустота. Жертвой быть очень клёво. Обида была частью Маши, и без неё так хреново! В этом-то и есть её остров одиночества, мама. Последний кусочек суши, мама, ушедший из-под пяток.

Лёшка не был моим первым мужчиной. Дефлоратором (Белкино выраженьице) оказался мальчик из танцевальной студии, куда «по блату» записал меня дядя Паша, чтобы, наверное, я меньше торчала дома. Мы сделали ЭТО из юннатского интереса. Его звали Рустам, и для пятнадцати лет он был довольно крупным, широкоплечим, даже симпатичным, но невысокого роста, отчего, подозреваю, сильно комплексовал. Впрочем, на популярность среди девчонок рост не влиял: с ним кокетничали и ровесницы, и те, кто старше. Мне тоже было пятнадцать, но между мной и Рустамом было два класса разницы: я тогда уже была в выпускном. Подозреваю, это обстоятельство и заставило его проявить ко мне интерес. Я оказалась довольно неуклюжей для латинских вертлявых па, и Рустамчик вызвался помочь, предложив после урока пойти к нему домой. Я знала, что там, у него дома, всё и произойдёт, но внутренне мне было всё равно: чем раньше, тем лучше, думалось мне. Вот мои немногочисленные школьные подружайки хотели, чтобы первый раз был по большой и светлой любви. И что? У всех до одной получилось иначе. Так какая разница?

Я помню о том единственном свидании с Рустамчиком только какие-то обрывки. «Можно, я не буду снимать лифчик?» – «Как хочешь, заяц». – «Давай в темноте?» – «Как хочешь, заяц, я только телефоном подсвечу». – «Давай, без пальцев, а?» – «Как хочешь, заяц». Его заклинило на этой фразе. Он волновался, тяжело дышал, как старый соседский спаниель Тишка. Я, наверное, рулила. Да. Было хирургически больно, но больше противно. Когда я почувствовала мокрое, стекающее по моим ногам, я испугалась, что меня вырвет. В этот момент его победный вопрос о том, понравилось ли мне, вызвал у меня гомерический хохот. С тех самых пор я ненавижу, когда меня называют каким-нибудь животным. За киску и рыбку могу вообще укусить. А для того, кто неосторожно назовёт меня зайцем, заготовлен каскад особо изощрённых огорчений.

К слову, в студию танца я больше не пошла. И Рустама с тех пор не видела. И хорошо. Лёшка же ни о чём меня не спрашивал. Думаю, о существовании девственности в природе ему вообще ничего не известно.

Голова раскалывалась. Чтобы как-то заполнить себя, опустевшую после мутного сна, я открыла ноутбук, зашла на страничку Мирона и обнаружила, что у него сегодня день рождения! Четыре утра. Самое время поздравить. В четыре открываются какие-то иные порталы. Ночь уже безысходна, держится на паллиативе, а утро ещё не занялось, лишь приготовило литургию и ждёт дозволения расправить затёкшие от комы суставы. А позволение медлит. Пустота невесомости. Наш екатеринбургский сосед, водитель «скорой», рассказывал, что больше всего вызовов к покойникам у них именно в четыре утра. И голод особенно силён в четыре. И одиночество, да, мама. В четыре оно невероятное, объёмное, картинка 4D. В четыре утра в твоей голове стучат копытами кони четырёх всадников твоего персонального апокалипсиса. 4D: жизнь Dерьмо, будущее Dеструктивно, на картах Dолгая Dорога.

Дорогой Мирон. Мы незнакомы, но я уже давно люблю Вас (зачёркнуто). Вашим рождением Вы осчастливили, думаю, многих. Ваших родителей, Ваших близких (зачёркнуто), друзей. И меня. Я счастлива, что могу сказать Вам это, и знаю: мои слова Вы обязательно прочтёте прежде, чем удалить. Я, наверное, первая, кто написал Вам, в четыре утра нормальные люди обычно спят