Читать книгу "Мне надо кое в чем тебе признаться… - Аньес Мартен-Люган"

— Все будет в порядке, Ава, я разберусь, — заверил меня Идрис. — Поезжай, не задерживайся.

Я взяла его руку и положила в ладонь связку ключей от ветклиники.

Добрых полчаса у меня ушло на то, чтобы выяснить, где лежит Ксавье. Я пришла в сестринскую, меня попросили подождать. Мне надоело все время ждать. Бессилие и полная зависимость от этих людей были невыносимы. Приходилось выполнять все, что они велят. Например, идти с врачом — другим, не тем, что вчера, — в его кабинет. Я, конечно, слушала то, что он говорил, фиксировала всю информацию. А сообщил он, что у Ксавье двойной открытый перелом малой и большой берцовых костей, ему поставили фиксаторы, стержни и запретили вставать в течение двух недель как минимум — впрочем, с учетом его состояния он бы и без запрета не встал. Когда он наконец поднимется, ему не позволят ставить ступню на пол еще минимум месяц. Затем начнется период реабилитации. Врач подчеркнул, что моего мужа выручила правильная экипировка — она спасла его от серьезных ожогов, они, к счастью, поверхностные. Он что, ждет, что я откупорю шампанское? Вчера во время операции Ксавье вставили в запястье винт, чтобы перелом лучше срастался, поэтому тут тоже потребуется серьезная реабилитация. У него сломано несколько ребер, жизненно важные органы пострадали при столкновении с автомобилем, и потребуется терпение, пока все не придет в норму. Что касается травмы черепа, можно считать, что ему повезло и она, как определили врачи, не слишком серьезная, а симптомы скоро уйдут. Но что означает «скоро» на их языке? Это меня особенно волновало, после того как доктор уточнил, что в ближайшие дни Ксавье будет оставаться под строгим наблюдением. По мере увеличения перечня необходимых процедур, возможных рисков инфицирования и других скверных новостей я как будто проваливалась на десятки метров под землю. Когда он наконец замолчит?

— Могу я его увидеть? — перебила я. — Мне уже ясно, что ситуация серьезная, очень серьезная и что у него уйдут месяцы на восстановление…

— Мы не знаем, в какой мере он восстановит свои…

Я впилась пальцами в письменный стол, чтобы не вцепиться врачу в горло. Надо сохранять спокойствие, но с этим человеком, который так логично все излагает и в принципе только выполняет свою работу, мне было трудно это сделать.

— Послушайте, доктор, я все поняла и лишь прошу вас назвать номер палаты моего мужа. Мне необходимо попасть к нему, причем немедленно, и не надо говорить об установленных часах посещения.

Ну да, я стукнула кулаком по столу, но перед дверью палаты номер 423 мне стало не по себе. Она была приоткрыта, мне оставалось легонько ее толкнуть, и я наконец-то буду рядом с Ксавье. Но страх не пускал меня, удерживал на пороге.

— Вы его жена?

Я обернулась и поймала доброжелательный взгляд санитарки. Я молча кивнула.

— Он ждет вас… Приходя в себя, он всякий раз зовет вас. Вы же Ава? Это ваше имя?

Я снова кивнула, и снова молча.

— Не надо бояться. Не стану утверждать, что вам будет легко, но это же он, всего лишь он, согласны?

— Спасибо…

Она испарилась так же внезапно, как появилась, и я наконец толкнула дверь. Комната была погружена в полумрак, лучи солнца едва просачивались сквозь планки жалюзи. Ксавье не переносит яркий свет? Я бесшумно приблизилась, усердно избегая смотреть на подвешенную ногу, металл, проткнувший кожу, искалеченную руку. В разные стороны от его тела разбегались прозрачные трубки, я старалась не видеть иглы в венах и не слышать попискивание машин, к которым его подключили. Мне хватало опухшего лица мужа, восковой желтизны кожи, глубоко ввалившихся глаз, на которых я сосредоточилась. Когда мой крестный путь завершился возле кровати, я побоялась дотронуться до Ксавье, чтобы не разбудить, но все же не стерпела и погладила его лоб и волосы. Он застонал, я взяла себя в руки и не разрыдалась. Ксавье попробовал разлепить веки, я поцеловала его губы. Мельчайшее движение требовало от него почти неподъемных усилий.

— Ксавье… это я…

— Ава…

Его голос был совсем слабым, а он, всегда такой сильный, показался мне нестерпимо хрупким.

— Я с тобой…

Он хотел пошевелиться, его голова чуть покачивалась справа налево и обратно.

— Спи, спи, я буду здесь, рядом.

— Я хочу тебя видеть.

Я взяла стоявший за моей спиной стул, бесшумно подтащила его к себе, села и наклонилась к нему, следя за тем, чтобы по возможности не опираться на кровать. После нескольких попыток Ксавье удалось приподнять веки, его взгляд был пустым, обессиленным. Губы скривились в намеке на улыбку. Но она продержалась недолго, потом лицо исказилось.

— У тебя что-то болит, хочешь, я позову…

— Нет… Прости, Ава… прости, что… заставляю тебя переживать это…

По его щеке скатилась слеза, и я подцепила ее пальцем.

— Ты ни в чем не виноват, никогда больше так не говори. Все будет хорошо, Ксавье…

— Нет… Как она?

— Кто?

Он отвернулся от меня, как если бы ему было стыдно.

— Женщина, которую я сбил… я пытался ее объехать… не смог…

— Ксавье, твоей вины в этом нет…

Его грудь сотряс всхлип, причинивший ему невероятную боль. Я обхватила его лицо ладонями и осторожно заставила посмотреть на меня.

— Да, — продолжал он настаивать. — Я во всем виноват…

Его плач рвал мне сердце.

— Послушай, сейчас это не имеет значения… Главное, ты должен спокойно лежать и отдыхать.

Последнее усилие поглотило малую толику энергии, которая у него еще оставалась, глаза сами собой закрылись, усталость и лекарства уносили его в забытье, однако он ничем не напоминал спокойного, мирно засыпающего человека. Искалеченное и исказившееся лицо свидетельствовало о невыносимой боли. Изо рта вырвался мучительный хрип.

— Мне нужно знать, Ава…

Он уснул, не договорив.

Шли часы, а Ксавье лишь изредка выныривал из тумана, в который погрузился. Я оставалась с ним и неохотно подчинялась, когда меня просили покинуть палату на время процедуры или осмотра. И каждый раз, когда кто-то входил к нему, я напрягалась, боясь, что меня выгонят. Именно так почти всегда и получалось. Я хотела быть рядом с ним, с радостью бы помогала ему, делала бы все необходимое вместо врачей и сестер. Заботиться о нем — моя обязанность. В тот момент, когда за мной закрывалась дверь палаты — как по мне, так ее грубо захлопывали у меня перед носом, — передо мной мелькали руки, которые до него дотрагивались, что-то с ним делали. Я стояла в коридоре и терпеливо ждала, уставившись в пол и притворяясь невидимкой, я чувствовала себя неловко, была здесь чужой, мне давали понять, что мне здесь не место. А ведь речь шла о Ксавье, о любви всей моей жизни, об отце моих детей. Но нет, меня от него отлучали. Лишали тела моего мужа, тела, которое я знала лучше, чем кто бы то ни было, которое я любила, желала, ласкала, целовала. Оно больше не принадлежало мне, его жене. Стало их собственностью, собственностью людей в белых халатах, которые так и сяк вертели его, бесстрастно и беззастенчиво. Меня же от тела Ксавье отрешили. Со вчерашнего вечера мы, считавшие себя единым целым, превратились в два отдельных тела, и этим телам — с точки зрения тех, кто занимался Ксавье, — совершенно нечего было делать вместе. Сестры выходили из палаты, косились на меня, как правило молча, и я не знала, позволено ли мне зайти обратно, к нему, освободили ли они наконец мое место.