Читать книгу "Объектно-ориентированная онтология: новая «теория всего» - Грэм Харман"

Эта пучковая теория объектов, которая в философии воспринимается как само собой разумеющееся чаще, чем можно было бы ожидать, была впервые отвергнута философской школой феноменологии, основанной в 1900 году Гуссерлем (80). Данная линия рассуждений была весьма влиятельна, она имеет непреходящее значение и многим обязана первоначальным усилиям польского философа Твардовского (81). Гуссерль показывает, что опыт сознания в первую очередь связан не с содержанием сознания, а с его объектами. Если я поворачиваю яблоко в руке, затем многократно его подбрасываю и ловлю, я вижу постоянно меняющийся парад различных качеств. Но я никогда не думаю, что это разная вещь всякий раз, когда меняются ее качества. И уж тем более я никогда не скажу или не подумаю так:

«Этот набор яблочных качеств на 87 процентов схож с тем, что я видел три секунды назад, и, следовательно, я прихожу к выводу, что между ними достаточно семейных сходств, чтобы в общих чертах назвать все эти изображения „тем же самым яблоком“». Как показывает феноменология, пресловутый «пучок качеств» есть всего лишь связка сменяющих друг друга случайных явлений. Само же яблоко остается неизменным на протяжении всех моих различных попыток вертеть его и подбрасывать.

В этом отношении Ортега просто подтверждает важное различение между объектами и качествами, обнаруживаемое нами у Гуссерля, которым он с определенными оговорками восхищался. Тем не менее между ними есть важнейшее различие, и тут я должен буду встать на сторону испанца. В отличие от Ортеги, сначала в течение десяти лет бывшего поклонником философии неокантианства, Гуссерль совершенно не намерен терпеть кантовские ноумены. Для математически образованного Гуссерля абсурдно полагать возможность существования объектов, в принципе не являющихся коррелятами некоторого наблюдающего их сознания. Думаю, что Гуссерль не увидел бы никакого смысла в ранее любовно мною процитированном отрывке из Ортеги: «…как есть „я“ — имярек, так есть „я“ — красный, „я“ — вода, „я“ — звезда. Все увиденное изнутри самого себя есть „я“» (82). Для Гуссерля, несомненно, существует «я-имярек», но только потому, что имярек представляет собой мыслящее сознание. Что касается красного, воды и звезды, их единственная роль состоит в том, чтобы быть объектами сознания имярек сотоварищи, заявлять иное — будет означать сползание к противоречивой точке зрения «панпсихизма», утверждающей, что даже неодушевленные предметы могут чувствовать и думать. Конечно, Ортега не собирается утверждать, будто неодушевленные объекты могут чувствовать и думать. Напротив, он предвосхищает и заранее опровергает это возражение, утверждая, что объект есть «Я» не потому, что обладает сознанием, а просто потому, что он есть. В любом случае гуссерлевское различение между объектом и его качествами, этот столь сокрушительный удар по пучковой теории Юма, относится исключительно к тому уровню, который Ортега называет образами. Почему так? Потому что у Гуссерля через достаточно отчетливое созерцание вещи мы в конце концов получаем прямое видение ее сущностных характеристик. Это не мистическое, но последовательно рационалистическое утверждение:

Гуссерль просто говорит нам о том, что нет никакой непроницаемой внутренней сути вещей, поскольку правильная мыслительная установка может дать нам эту их суть напрямую. Ровно противоположное относится к Ортеге, а также к Хайдеггеру, его мнимому сопернику, с которым его иногда сравнивали. У Ортеги любой взгляд на вещи либо любое их использование автоматически превращают их во всего лишь тени и схемы самих себя.

Эстетика столь важна для него именно потому, что ни теоретическая, ни практическая работа никогда не смогут открыть нам внутренней сути вещей. Короче говоря, кантианское представление о скрытых ноуменах все еще активно действует у Ортеги с Хайдеггером, несмотря на предпринятую Гуссерлем попытку полностью от них избавиться.

В результате Гуссерль с Ортегой дают нам два совершенно разных открытия, касающиеся объектов и их качеств. Эссе Ортеги проводит терминологическое различие между образами вещей как предметов восприятия или внешнего использования и самой по себе их осуществляющейся реальностью, не связанной с тем, как их воспринимают или используют. Давайте между тем воспользуемся более свежей ООО-терминологией, которая имеет примерно то же значение, что и собственные слова Ортеги. Говоря об объектах как таковых, давайте говорить о реальных объектах. Но если говорить о сфере, в которой объекты не имеют никакой внутренней сути, а являются не более чем коррелятами нашего опыта, то давайте говорить о чувственныхобъектах. Рассмотрим пример снегохода. Гуссерль предлагает нам новую интуицию, гласящую, что снегоход — это не просто пучок снегоход- качеств, но и устойчивый объект, отличный от относительно небольшого набора профилей или характеристик, которые он выказывает в любой момент или же в любую сумму моментов. Мы видим снегоход с той или иной стороны, на большем или меньшем расстоянии, как он движется навстречу нам или от нас, неподвижно стоит или бешено вращается в рискованном прыжке через полный опасностей овраг. Во всех этих случаях мы рассматриваем снегоход как одну и ту же вещь, если только не произойдет чего-то, что укажет на то, что мы неправильно его идентифицировали или же перепутали с аналогичным средством передвижения. В соответствии с ООО- терминологией, Гуссерль раскалывает снегоход на неизменяющийся чувственный объект и постоянно изменяющиеся чувственные качества.

Идея же Ортеги иная, она напоминает выводы, сделанные Хайдеггером из его знаменитого инструмент- анализа (83). Для Ортеги гуссерлевский чувственный снегоход-объект — это просто образ, тень, не схватывающая внутреннюю суть снегоходного «Я», — которое, напомню, не имеет ничего общего с каким-либо предполагаемым наличием «сознания» у транспортного средства. Ортега заявил бы, что Гуссерль упустил подлинную внутреннюю суть снегохода, которую может раскрыть для нас лишь эстетика. Похожий аргумент выдвигает Хайдеггер в своей знаменитой работе об искусстве, хотя, с моей точки зрения, интеллектуально она слабее текста Ортеги (84). Если Гуссерль позволяет нам провести различие между снегоходом как чувственным объектом и его чувственными качествами, то Ортега предлагает нам иное различение (или мог бы предложить, если бы не упустил асимметрию метафоры) между реальным объектом «снегоходом» и его чувственными качествами. Причина, по которой качества в случае Ортеги все еще являются чувственными, а не реальными, заключена в том, что объект «кипарис» в метафоре глубже и загадочнее, чем можно было бы себе это представить, просто перечислив пламя-качества. Однако эти качества ни в коей мере не скрыты от того, кто сталкивается с данной метафорой в опыте. Мы знаем, каковы они, хотя бы на субвербальном уровне, нам просто трудно привязать их к кипарису. Теперь для удобства произведем сокращение четырех терминов: реального, чувственного, а также объектов и качеств — по их первым буквам. Сделав это, мы можем сказать, что если Гуссерль открыл напряжение ЧО-ЧК, то Ортега и Хайдеггер дают нам новый раскол: РО-ЧК. Скоро это будет важно по двум причинам. Во-первых, ООО утверждает, что ЧО-ЧК означают время, а РО-ЧК — пространство(больше об этом см. в главе 4). Во-вторых, она предполагает, что нам стоило бы подобрать имена для еще не обсуждавшихся напряжений ЧО-РК и РО-РК, которые не столь знамениты, как время и пространство, но занимают важное место в теории объектов ООО.