Читать книгу "Насквозь - Наталья Громова"

– Некрасова… Виктора.

Через неделю.

– Кого списываем?

– Василия Аксенова.

Как-то я поинтересовалась, – ровно как киплинговский слоненок – а зачем их списывают и куда эти книги деваются.

С той же интонацией, как в мультфильме, когда герою обещали дать тумаков, они ласково отвечали мне:

– А много будешь знать, знаешь, что с тобою будет? Знаешь?

8

Трудно объяснить, как я оказалась замужем за Петром. Но я определенно знала, что за рваным грязным халатом, черными длинными волосами, спадающими на близорукие глаза, дружбой с Кубакиным скрывается благородная натура. Мы часто доверительно разговаривали друг с другом. И когда он в очередной раз пожаловался на свое увлечение – длинноволосую красавицу из Абонемента, которая только и делает, что заставляет его носить за собой сумки, – я горячо прошептала ему, что на самом деле он прекрасный, благородный рыцарь, а все просто видят его дурацкую внешность, рваный халат и общую нелепость характера. Но обязательно придет время, когда чары разрушатся и все узнают, что он настоящий рыцарь Круглого стола, я просто не помню какой именно, потому что только слышала о них. Все еще узнают, кто он на самом деле. Я очень увлеклась тогда своим рассказом и не заметила, как он на меня смотрит. Передо мной оказался какой-то иной человек. Лицо, которое он обычно, стесняясь самого себя, занавешивал длинными волосами, открылось – он смотрел теперь на меня открыто и ясно.

Наверное, с того момента он и уверовал, что я – лучшая на свете.

Шло время. Я очаровывалась, разочаровывалась и металась. Петр ждал. Потом моя мама стала мечтать о том, чтобы моя жизнь сложилась лучше, чем у нее, и увидела рядом Петра – преданного и любящего человека. С тех пор не было дня, чтобы она не поминала мне, какой он прекрасный. Потом я увидела его дом и его маму. Увидела мир, который был невероятно привлекателен и невероятно далек от меня. И я решилась. Мы поженились.

…У всех были квартиры, комнаты, а у Петра – дом. На Садовом кольце, через арку, дверь в квартиру прямо с улицы. Дом с сенями, длинным коридором, комнатами, которых сначала было непонятно сколько. Сюда входили люди, они клубились на кухне, смеялись, курили, пили кофе и переговаривались. Все они казались мне красивыми, остроумными, а главное – свободными. Центром всего этого водоворота была мама Петра. Она возглавляла сценарную студию. Она была очень красива, загадочна и абсолютно не похожа на всех взрослых женщин, которых я встречала прежде. Удивительно, но Петр никогда о ней не говорил и не рассказывал, что он внук известного советского поэта. Казалось, что ему это безразлично.

В доме шел непрерывный праздник общения. Здесь я и узнала, что Василий Аксенов только что уехал. Об этом мимоходом сказала мне мама Петра. Виктора Некрасова она совсем недавно видела в Париже. Они общались, она передавала ему посылку от друзей, а он горько сетовал на то, что был вынужден оставить страну.

Здесь за большим столом обязательно присутствовало несколько пожилых, необычных людей. Они рассказывали о лагерях, о деле Кирова, о ХХ съезде, обо всем том, что мы пытались узнать с Ленкой из выцветших журналов, прочитать между строк, догадаться сами. Оказывается, многое можно было узнать и понять не из книг. Гости рассказывали истории свои и чужие. В то время как у нас в семье – говорили только о том, что было написано в газетах, в книгах или показано по телевизору. И никто и никогда не говорил о прошлом.

9

Но если Ленка радовалась, что я поступила на философский факультет, то остальные реагировали иначе. Буквально в первые дни после свадьбы Петр пришел домой ужасно печальный и сообщил, что его любимая учительница литературы – Эмма Дмитриевна, узнав, что я туда поступила, сказала, что не желает меня знать, а он ответил, что раз так – то и сам ходить к ней не будет. Я ничего не поняла. Петр постеснялся мне объяснить. Потому что свобода другого для него была превыше всего. Потом на меня яростно набросился мой одноклассник, которому я честно носила из библиотеки Ницше, Сартра и Д’ Аннунцио. Он позвонил мне и сказал, что на самом деле философский факультет – настоящая контора. Я еще не знала, что конторой называли КГБ.

Собственно, я и сама чувствовала какой-то подвох. Во-первых, там училось множество освобожденных секретарей комсомола. Правда, так как это было вечернее отделение, сюда приходили разные чудаки, которые искали смысл жизни, но потом неизбежно оказывались в Загорской семинарии Троице-Сергиевой лавры. Имя Чаадаева на кафедре русской философии меня попросили не произносить. Я назвала его еще несколько раз, но мне сказали, чтобы я больше к ним никогда не приходила. Так я блуждала с кафедры на кафедру, и наконец ноги принесли меня к двери, на которой было написано «марксистско-ленинская этика», по крайней мере здесь говорили о добре и справедливости, но, конечно же, в марксистско-ленинском понимании.

Пытаясь обойти запреты говорить о русских философах, я решила написать диплом про писателя Достоевского, надеясь протащить в дипломе его этические взгляды. Я подошла к рыжеволосой моложавой профессорше со своей кафедры и смущенно рассказала ей о своих планах. Профессорша выслушала меня приветливо и тут же позвала к себе домой. Встретила она меня в коротких брючках и шлепанцах. Бодро двигая туда-сюда большой рычащий пылесос, рыжеволосая посадила меня в кресло с ногами и, перекрикивая гул, стала кричать:

– Деточка, ну зачем же вам этот Достоевский? Вы с ума сошли. Он истерик, путаник и просто больной человек.

Я с нетерпением ждала, когда она, наконец, выключит пылесос и я смогу ей хоть что-то ответить. Но, кажется, его вой только придавал ей силы.

– Ваш Достоевский твердит все время про Христа, но, согласитесь, это жалкая мифологическая фигура, которая никого не может вдохновить. Ну, как это можно позволить себя бить по щеке? Милочка, я читала Евангелие, – ну это ж курам на смех. Там же концы с концами не сходятся! – кричала она и возила щеткой по ковру.

Наконец, она нажала на него ногой, и он с урчанием затих.

– Ну вот, голубушка, – сказала она, почему-то с ликованием, – я решила сделать вам сюрприз. Она откинула со лба прядку и, подойдя к столу, прочла заранее написанное на бумаге:

– Этика революционного терроризма Петра Лавровича Лаврова. Вот это вы и будете писать. Мало кто исследовал высокие помыслы представителей русского террора. Их представления о добре, красоте, самопожертвовании, о величии насилия.

Зажав в руке бумажку с названием диплома, я уныло пошла домой. Но я представить не могла, когда села читать о народнике Лаврове, что встречу всех героев Достоевского.

– Сколько капель крови может быть на нашем знамени? – взывал теоретик-народник Петр Лаврович Лавров.

Они мерили в своих мензурках пролитую кровь, даже не предполагая, что спустя время она польется потоками.

По сути, я писала подстрочник к роману «Бесы».