Читать книгу "Счастливчики - Лиз Лоусон"

Обе ночи я просыпаюсь в замешательстве, дезориентированная, с полной кашей в голове, вся в поту, руки болят. Единственный способ вернуться к реальности – с помощью техник заземления, которым Макмиллен научила меня летом, когда я перечисляю все, что вижу, трогаю, обоняю, чувствую, слышу, и, наконец, мой мозг возвращается из кладовки в настоящий момент.

Мама, конечно, ничего не замечает. В первое утро она ушла еще до того, как я спустилась вниз, а на второе еще здесь, но держится совершенно формально. Именно так моя семья всегда общалась – с помощью еженедельных расписаний. Это имело смысл: когда Джордан был рядом, родителям приходилось совмещать работу и его мероприятия, оговаривать детали того, кто его везет, куда, когда. Пока мы с братом еще не перегрызлись, Джордан шутил, что без всех его внеклассных занятий наши родители не будут знать, куда себя деть, и я отвечала: «А еще они не будут знать, о чем поговорить со мной». Тогда это казалось забавным, но вот теперь мне совсем не смешно. Теперь, в тех редких случаях, когда мы с родителями сталкиваемся друг с другом, с их стороны всегда возникает короткий момент растерянности, мол, стоп, а что это за странная девушка в нашем доме? И только потом они вспоминают, кто я и что я до сих пор существую.

На деле оказалось, что, когда их расписание освободилось, работа легко заняла все место, почти как если бы Джордана вовсе не было.

Этим утром, после того как мама уходит, оставив за собой шлейф несвежих духов, я падаю на стул за кухонным столом и насыпаю себе миску хлопьев. Ем, но на вкус они как картон. Раньше я любила хлопья, и Джордан тоже, а теперь я ими давлюсь.

Отодвигаю миску и на секунду кладу голову на стол, размышляя, насколько было бы плохо прогулять школу. Я уже пару дней не совершала вылазок с баллончиком, с тех пор как Люси ушла в дурацкую отставку, и у меня руки чешутся слегка освежить дом Мишель Теллер.

Два дня в школе, а я уже от нее устала. Этот год безбожно затянется.

По дороге домой после прослушивания Люси сообщила мне, что разговаривала с другом Зака, Конором, вокалистом, и он от нее в восторге. Ничего удивительного. Они были бы идиотами, если б не выбрали Люси, ведь она (а, глупая причина) невероятно горячая и, хотя они с Конором не флиртовали, вряд ли он слепой, и (б, реальная причина) самая крутая барабанщица после смерти Джона Бонэма[2] (богом клянусь). Я рада за нее, даже если не могу нормально это показать. А еще – и это совсем не важно, ведь меня не интересуют парни или знакомства, ни сейчас, ни когда-либо вообще, – тот парень, Зак, вполне себе ничего.

Вблизи он оказался даже еще лучше. Сидел там со мной, когда я распсиховалась по самому идиотскому поводу… Я почти что почувствовала себя в безопасности.

Я так долго не чувствовала себя в безопасности.

У нас сегодня театральное, поэтому, вместо того чтобы позволить голове еще глубже уйти в стол, я встаю и тащу себя прочь из дома.

Прихожу в школу, там все по-прежнему, разве что фотография Джордана у входа больше так не пугает. Воспоминание о мемориале уже есть в моем мозгу, словно размытый негатив снимка.

Заставляю себя пройти мимо семи фотографий с улыбающимися лицами: напоминания о том, что мы все еще здесь, а они – нет.

Что я все еще здесь, а брат – нет.

Пока иду по коридору, мое сердце колотится тысячу ударов в минуту. В какой-то момент я подумываю позвонить в офис доктора Макмиллен, спросить, не может ли она принять меня после школы, но напоминаю себе, как бессмысленны эти встречи, и как явно они не помогают, и как Роуз-Брэйди гонит меня на них, словно я ребенок. В животе кипит обида. Никто не верит, что я могу справиться с чем-либо самостоятельно. Тяжело сглатываю. Они не правы. Я сжимаю кулаки и иду к шкафчику, опустив голову и вытаскивая телефон из сумки.

Люси строчит мне все утро, ее официально взяли в группу. Их первое выступление состоится в следующую пятницу – наверное, поэтому они так спешно искали барабанщика. «Мэй, я знаю, что это будет тяжело, но, если ты не придешь, я надеру тебе задницу». Не особо убедительное заявление, учитывая, что за последние несколько дней Люси стала мне матерью Терезой. Не сбавляя шага, пишу, что подумаю.

Может быть.

Вероятно, нет.

Не знаю.

Я едва могу сосредоточиться на чем-либо, кроме оглушительного стука сердца в ушах. Уже почти дохожу до своего шкафчика, как меня толкают сзади.

Разворачиваюсь, сердце колотится, даже еще быстрее, чем прежде, – ну почему люди не понимают, что должны держаться от меня подальше! – и оказываюсь лицом к лицу с Ли Бразерсом, парнем, который был руководителем вокального ансамбля в нашей прежней школе. Он протягивает руку, чтобы помочь мне выровняться.

– Ого, Мэй. Ты в порядке? Так понимаю, ты вернулась. – Ли поправляет очки на носу и выдавливает улыбку. – Я слышал от Майлза. – Смотрит куда угодно, только не мне в глаза – на коридор, на плакаты на стене рядом с нами. Раньше мы были друзьями. Ходили на одни и те же вечеринки. Теперь Ли даже не может смотреть на меня.

– Ага. – Вонзаю ногти в ладони, пытаюсь взять себя в руки и делать глубокие вдохи, как всегда советует Макмиллен, стараюсь угомонить гребаный грохот моего сердца, – но ничего не помогает, так что вместо этого я расплываюсь в широченной неприятной улыбке. Прячу свой страх. Притворяюсь, что все в порядке. – Верну-улась. Вот мне повезло, а? – мой голос скрежещет, как гвозди по доске, высокий, пронзительный и грубый.

– Да, – Ли слабо улыбается. Явно не уверен, серьезно ли я; у него дергается губа, как всегда на собраниях, когда он нервничал. Ага, я присутствовала на собраниях, потому что была секретарем. Думала, вдруг родителей впечатлит, что я не только пою, но и занимаю официальную должность. Но, конечно, они едва заметили.

– Что ж… э-э… рад с тобой повидаться. – Он собирается уйти, но затем останавливается и касается моей руки, его голос звучит искренне. – Кстати, я надеюсь, ты видела мемориал? Мы изрядно поработали со студенческими комитетами и администрациями всех местных школ, чтобы все устроить…

Я холодею. А все же было так хорошо.

– Да, – мой голос плоский, как блин. – Видела.

– Я так рад. Когда нас всех сюда перевели, мне и другим членам хора и группы пришла в голову идея. Мы все по ним скучаем. – Он прочищает горло. – Уверен, ты и так знаешь, но раньше… до всего этого… мы с Джорданом были хорошими друзьями. Он хотел сыграть на гитаре для одного из вокальных ансамблей, и мы как раз начали все обговаривать. Я очень по нему скучаю… – Ли замолкает.

Я смотрю на объявление о весеннем празднике, прикрепленное к стене за его головой. Повисает молчание, которое, я уверена, некоторые люди назвали бы неловким, но меня не волнует этот разговор, чтобы чувствовать хоть какую-то неловкость. Ли едва знал Джордана, кроме как через меня. О какой дружбе он говорит?