Читать книгу "Милый Эдвард - Энн Наполитано"

Когда он сказал ей, что переезжает, Махира на мгновение отвернулась, но тут же повернулась обратно и впилась в него совершенно другим поцелуем. И в его следующие три визита в подсобку они практиковали поцелуи под названием «Я буду скучать по тебе, и я боюсь взросления, и мне бы хотелось, чтобы это продолжалось вечно, но я знаю, даже если бы мы не разъезжались, что это невозможно».

– Пропустишь? – выдыхает Джордан под туц-туц в наушниках.

Отец приподнимается, и Джордан усаживается в свое кресло, только чтобы снова стать частью уравнения «Эдди + Джордан = Брюс». Он откидывает голову и закрывает глаза; музыка все еще звучит в ушах. Он рад, что никогда никому не рассказывал о Махире. Она принадлежит ему одному. Она – его тайная история. Ему кажется, что чем больше он будет избегать сканирующих устройств, чем больше девушек поцелует, тем больше будет владеть собой, станет более неизвестной, непостижимой Брюсу величиной, тем самым разрушая основы уравнения, вокруг которого отец выстроил свою жизнь.

Прямо через проход от Адлеров Бенджамин засовывает бесплатный журнал обратно в карман сиденья. Он пытается сесть как-то иначе, но для этого не так много места. Ему неудобно, бок болит там, где калоприемник приклеен к коже. После операции единственным положительным моментом пребывания в больнице стали лекарства. Бенджамин никогда не принимал ничего сильнее ибупрофена, но теперь его и днем и ночью накачивали транквилизаторами, что позволяло солдату существовать в восхитительном тумане. Он вспоминал потасовку с Гэвином, но его мысли не были привязаны к реальности. Он смотрел на все как будто бы со стороны: массивный черный парень кружит вокруг худого белокурого.

В этот полет он, к сожалению, не спал. Организм свободен от наркотиков, и возвращение к трезвости заставляет Бенджамина болезненно осознавать каждую мелочь в своем теле и каждую мысль в голове. Его охватывает паника, он даже тянется к боку, чтобы проверить, есть ли при нем оружие. Как же ему терпеть себя круглыми сутками?

Его отправят обратно в Лос-Анджелес на еще одну операцию, после – поручат канцелярскую работу. Ему больше не разрешат выезжать в горячие точки. Теперь, когда сильнодействующие вещества покинули организм, он понимает, что есть шансы умереть на операционном столе. Это лучше, чем каждый день корчиться в инвалидном кресле. Кроме того, теперь он чужд сам себе, и Бенджамин не совсем уверен, что этот чужак заслуживает жить.

Облака темнеют. Кажется, что темнеет и в салоне, доверху наполненном воспоминаниями о девушках с мягкими губами, уснувших матерях, застенчивых подростках и занесенных кулаках. Флорида может видеть людей, сцены их жизни, плотные минуты, часы и годы, из которых состоит каждый человек в самолете. Она вдыхает и позволяет душному воздуху наполнить ее легкие. Прошлое для нее то же, что и настоящее, такое же драгоценное и такое же близкое. В конце концов, если думать о чем-то большую часть дня, разве это не становится настоящим? Некоторые живут в настоящем, некоторые предпочитают жить в прошлом – это выбор каждого. Флорида дышит, радуясь полноте, заполняющей ее.

Когда Линда возвращается на свое место, Флорида мягко касается ее руки.

– Ты напоминаешь мне кого-то, – говорит она. – Я пытаюсь вспомнить, кого именно.

– А?

– Может быть, одного из революционеров, которых я выхаживала в своем магазинчике в Себу, на Филиппинах. В основном там были мужчины, но иногда среди них попадалась бойкая девушка, притворившаяся парнем, чтобы попасть на фронт.

Флорида вспоминает переполненную подсобку магазина. Она торговала рисом и бобами на улице, а раненых прятала под одеялами в задней части дома. Поздно ночью в ее спальне проводили тайные собрания члены «Катипунана», патриотического общества, выступавшего против испанской экспансии на Филиппинах. Раненые солдаты, почти что дети, стягивались к ее дому с поля боя. Они называли ее бабушка Сора, и она шептала на ухо каждому из них: «Ты особенный. Ты должен выжить и творить великие дела».

Флорида гордится этим воспоминанием; она прожила эту жизнь хорошо. Есть и другие жизни, о которых сложилось мнение похуже. Например, жизнь, которую она проживает сейчас, кажется, ускользает из-под контроля.

– Когда это случилось? Я думала, вы живете в Вермонте, – с удивлением спрашивает Линда.

– Ох, пару сотен лет назад. – Флорида внимательно изучает соседку. – Среди солдат была девочка, которую я лечила от плеврита. Кажется, ты напоминаешь мне о ней.

Линда смотрит на нее как на сумасшедшую. Флорида вздыхает. Иногда она объясняет, иногда нет, но эта девушка выглядит так, как будто ей нужна вся помощь, какую вообще можно дать человеку.

– Это не первая моя жизнь, – говорит она, – и не первое мое тело. Моя память длиннее, чем память большинства людей. Я помню большую часть времени.

– Оу. Я слышала о таких людях, как вы.

Флориду не смущает недоверчивый тон Линды. Даже ее родители в ее нынешней жизни, два филиппинских врача, которые иммигрировали в Атланту, только чтобы стать работником химчистки и домохозяйкой, не верили рассказам своей дочери о прошлых жизнях. Она, конечно же, была счастлива, но ровно настолько, чтобы позволить себе бросить среднюю школу, родителей и Юг и последовать за бойфрендом, жившим мечтой о большом городе.

Линда красивая молодая женщина, которая научилась делать себя уродливой. Ее лицо слишком выразительно для такого яркого макияжа. А рот редко бывает неподвижен, брови взлетают вверх, щеки втягиваются, а затем выпячиваются. Лицо слишком живое.

Флорида снова похлопывает ее по руке:

– Все будет в порядке. Ты ведь хочешь выйти замуж за того человека в Калифорнии? Так что ты сойдешь с самолета и выйдешь за него замуж, и – вуаля! – у тебя будет новая жизнь. Новая жизнь – это то, чего ты хочешь, не так ли?

– Я не уверена на сто процентов, что он собирается сделать мне предложение.

Флорида улыбается:

– Милая, никто ни в чем не уверен на сто процентов. Если кто-то утверждает это, он лжет.

Она ерзает на стуле, колокольчики на ее юбке звенят. Бобби говорил, что это звучит так, будто она носит крошечные будильники. Она бы ответила: «Кого я тут пытаюсь разбудить, птиц?»

Бенджамин ненавидит свое положение: он прикован к креслу и погружен в мысли. Он не может двигаться, а физическая активность успокоила бы мозг. О стрельбе он почти не думает, самое важное для него – день, когда его ранили. После ссоры с Гэвином он стал неряшливым буквально за несколько недель. Невнимательным. Бенджамин практически перестал спать, и от этого стало только хуже. Его подстрелили во время патруля, так как рефлексы к тому моменту пропали и он стал легкой мишенью. Бенджамин действительно видел стрелка, расположившегося между двумя ветками. Посмотрел человеку в глаза и получил свою пулю. Все просто, здесь думать не о чем.

И поэтому он думает о Гэвине. Гэвин, парень из Бостона, появился в его взводе шесть месяцев назад. Взлянув на него, Бенджамин понял, что тот учился в колледже и, вероятно, пошел в армию, чтобы позлить своих родителей. Таких парней, как он, было достаточно среди них, бессрочников. Гэвин, если протянет достаточно долго, рано или поздно завершит карьеру и покинет армию. Может, станет бухгалтером и начнет возить своих детей на футбольные матчи. Во всяком случае, его очки в проволочной оправе и белокурые волосы располагали именно к этому.