Читать книгу "Дочь Белого Меча - Андрей Лазарчук"

— Садись, дочь, — сказала она, откладывая рукоделие. — Я должна кое-что рассказать тебе… очень важное.

Ягмара осторожно присела на кожаные подушки.

— Мы никогда не обсуждали этого с отцом, но я уверена, что он и так всё знал… Вскоре после того, как я вышла за него замуж, Черномор разделил со мной ложе.

Ягмара ахнула. Внезапно стало холодно спине.

— Черномор умеет притворяться любым другим человеком — или заставлять других людей быть не собой, а кем-то другим… Ненадолго. Но обычно ему хватает. Я поняла, что со мной не Акболат, через четверть часа. Но ему этого хватило… Потом я страшно боялась, что понесла именно от него. Боялась настолько, что перед родами свалилась с горячкой. Тебя забрала Колушка, твоя восприимница, и месяц держала у себя… с ней одной я поделилась подозрениями… я не знаю, что она делала, какие чары применяла, но через месяц, когда я начала приходить в себя, мне тебя вернули, и Колушка сказала, что никаких сомнений нет — ты дочь Акболата…

Она замолчала. Ягмара тоже молчала, просто не зная, что сказать.

— Через год отец поехал на север и привёз мне оберег Лютобога. Он защищает от злых сил и тёмных богов. С тех пор я носила его, не снимая…

Она протянула руку к расстеленному на столе платку и подняла его.

Под ним лежал оправленный в тёмный металл кусок драконьего стекла. На стекле кругом шли мелкие серебряные буквы и какие-то знаки. Они почти сливались, и казалось, что это морозный узор. В центре было бородатое лицо из того же тёмного металла.

— Теперь, не снимая, его будешь носить ты. Я спрашивала у магаша Шакира, и он сказал, что отец сначала отнёс его в храм и освятил, и что Ахура Мазда принял подношение. Поэтому ты можешь носить его и на молитвах, и на омовениях. Поклянись, что не снимешь его ни при каких обстоятельствах…

— А… как же ты?

— У меня осталась память. Я сумею постоять за себя.

— Я… я клянусь, мама…

Четыре года назад

— Извини, — сказал Акболат, — я задумался и не услышал тебя.

— Мне показалось, что ты вспоминал о детстве, — сказал Гамлиэль.

— Не успел, — сказал Акболат. — И это хорошо. Давай думать, что делать с твоими детьми… Скажи мне, как могло случиться, что эти нечистые осмелились задрать хвост на такого человека, как ты? Ведь не только твоим чадолюбием объясняется твоя немочь?

Гамлиэль печально посмотрел на друга и вяло помахал рукой слуге, чтобы сменил вино.

— Указ покойного великого царя Короха связывает мои руки, — сказал он. — Любые насилия против машиахитов приведут только к тому, что резать начнут нас, начиная с младенцев… Иногда я думаю, что кровь, пролитая царицей Эстер, ещё не впиталась в землю, и что в Пурим нам надо не радоваться, а молить о прощении… Не говори никому этого, брат. Мне страшно.

Акболат взял новый кубок с вином, заглянул внутрь. Вино было чёрное, блестящее и густое. На языке тавров оно и звалось «бычьей кровью»…

— Жаль, ты не сказал мне раньше, — он пригубил кубок. — Я мог бы разбойным образом похитить десяток-другой молодых людей и увезти их за Уфалей[13], где до них не добрались бы ни машиахиты, ни люди царя… и были бы там твои сыновья, и никто бы не понял, что остальные похищены только ради них. Но сейчас это поздно, поздно. Нужно придумать что-то другое…

Он долго смотрел в чёрное зеркало вина. Потом поднял взгляд на Гамиэля и сказал:

— Да.

— Что?

— Машиахиты убьют египетского царевича. Или хотя бы попытаются. И тогда им будет не до твоих детей…

Почему-то именно сейчас впервые за много дней Акболат подумал, что может и пережить сегодняшний вечер. Мысль, недостойная воина Ахура Мазды, но вполне простительная для полководца, знающего, что все главные сражения ещё впереди…

Великий царь Корох жил так долго, что пережил всех своих сыновей. Младшего, Ифихана, унес тот же чёрный мор, что и самого царя — правда, несколькими днями раньше. По обычаю праотеческому, в древней столице Тикре собран был Круг из магов-маздаитов, волхвов-камневеров, жёлтых будахов из резного Храма Безмятежности и шамана рода Кутху, живущего на Железной горе и стерегущего Тропу Ворона. Делом их было оберегать от чужих рук Белый трон, Вальнахатуль, — возможно, последнее в Становом царстве, что осталось от легендарных времён, когда люди ничего не делали руками, а только волшебством. Тут же во все царства отправились послы, дабы найти достойного наследника престола. Таковых в результате оказалось всего двое: немолодой уже воин Додон, старший зять Короха, начальник конницы у киммерийского царя Волоша. И второй, младший зять Короха, египтянин по имени Сутех, царевич незнатного рода, флотоводец у безумного фараона Тахоса, — того самого, который сначала разорил страну, собирая несметную силу для войны с персами в Сирии, а потом, когда Египет взбунтовался, возглавил восстание против самого себя… Сутех потерял в том восстании всё — именье, семью, рабов, службу, — но зато вывез пророка Эзру, который теперь объявлял его на площадях грядущим царём-искупителем…

На жирную крысу походил Сутех лицом своим. На умную жирную крысу.

По закону и обычаю из нескольких претендентов, буде такая беда случалась, выбирали на публичном диспуте одного, и он царствовал столько, сколько требовалось женщине, чтобы понести и родить от него дитя. После этого Круг решал, достоин ли наследник восседать на Вальнахатуле; и если вдруг оказывался недостоин, то процедура повторялась.

Правда, за всю писаную историю Станового царства не случалось такого, чтобы однажды усевшийся в глубокую ладонь Белого трона покидал её по воле Круга. Как-то так оказывалось, что новый царь устраивал всех.

Потом уже могло быть разное…

Диспут должен был проходить на обширной Мостовой площади перед зимним царским дворцом. Два достойных временных трона были воздвигнуты друг против друга, их окружили многоярусные скамьи для апологетов и праздной публики. Додону жребий отвёл красный трон, Сутеху — золотой. Судить диспут должен был шаман рода Кутку, который отказался от специального седалища для себя, но велел окружить диспутантов большими жаровнями для костров, ибо много тёмных духов сползлись и слетелись, чтобы видеть, слышать и влиять…

Но не духов опасался Акболат.

Пророк Эзра возил за собой небольшой, в виде сундука, гроб из кедра и чернодрева, украшенный резным тонким узором. Говорили, что изнутри гроб выстлан листовым золотом, а поверх золота — барсучьим мехом, покрашенным в синий цвет. Никто, кроме Эзры и его раба-нубийца с отрезанным языком и увитого неснимаемыми цепями, не может прикасаться к гробу. На красной тетрере гроб стоял над абордажной палубой, и всегда по углам его горели масляные огни. Когда гроб спускали на берег, то несли его на высоком помосте, никогда не ставя помост на землю. Шептались люди, что недолго живут рабы, носящие помост…