Читать книгу "День независимости - Ричард Форд"

А можно предложить ему пойти моим путем, побеседовать с нашей командой из агентства, мы ведь еще никем Клэр не заменили, а скоро придется. Унаследовав ее место, Картер смог бы утолить свою неутоленную потребность в борьбе за «идею», которая требует делать что-то для других. Знаний у него по меньшей мере столько же, сколько у меня, и примерно таких же – вся-то и разница, что он женат.

Хотя, может быть, это ему следует обратиться к писательству, сочинить несколько рассказов и бросить их в пустоту. Что до меня, так я там уже побывал. Слишком разреженный воздух. Спасибо, но нет, спасибо.

Я задумчиво вглядываюсь в мелкие, деликатные черты его лица, которые кажутся просто нанесенными на плоскую поверхность. И стараюсь, чтобы мое лицо говорило: ни единой идеей, хорошей или плохой, я поделиться с тобой не могу, но знаю, что они наверняка порхают вокруг во множестве. (Самую очевидную из моих идей он истолкует неправильно, и мы заспорим, а мне того не хочется, потому как закончится все опять же патовым обсуждением политики.)

– Скорее всего, самые важные идеи, Картер, все еще начинаются с физических действий, – говорю я (его друг). – Ты же старый классицист. Может быть, все, что от тебя требуется, – оторвать задницу от стула и попробовать наделать побольше шума.

Картер некоторое время смотрит на меня, ничего не говоря, но явно размышляя. И наконец произносит:

– Знаешь, я ведь все еще резервист первой очереди. Если Буш, став президентом, ухитрится устроить какую-то заварушку, меня могут призвать и вместо кризиса середины жизни я получу здоровенный пинок по заднице.

– По-моему, неплохая идея. – Я обвязываю красной ленточкой дочери мизинец – в виде памятки, а напоминает она мне о стикере «ОТСОСИ У БУША», которого Картер, к моему сожалению, не заметил. Впрочем, довольно и этого, теперь мне проще будет включить двигатель и уехать. Хвостовые огни лимузина вспыхивают, он достигает Венецианской, сворачивает налево и исчезает. – Ты можешь даже устроить так, чтобы тебя убили.

– ВБС, так это называлось в моем взводе, В Блеске Славы. – Картер состраивает гримасу, выкатывает глаза. Он далеко не дурак. Время сражений для него давно миновало, и, я уверен, он этому рад. – Так ты более-менее доволен родовыми потугами твоей нынешней жизни, а, старина Франко?

Конечно, подразумеваются не «родовые потуги», а нечто более невинное, и он улыбается мне с чистейшей, завершающей разговор искренностью, возведенной на крепкой скале уже прожитой жизни.

– Ну да, – отвечаю я с благожелательностью, во всех отношениях равной его. – Ты же знаешь, Картер, я верю, что дом человека там, где он выкупает закладную.

– Риелторство казалось мне занятием несколько утомительным. Почти таким же скучным, как любое другое.

– Пока я этого не почувствовал. Пока оно мне по душе. Ты бы попробовал, все равно же на покой вышел.

– Не на такой покой. – Картер подмигивает мне, а почему, непонятно.

– Ладно, поеду на парад, Старый Кнут. Желаю тебе пережить этот День независимости.

Картер коротко, по-военному, козыряет мне, что в его живописном купальном наряде выглядит нелепо.

– Десять сорок. Вперед, и покажи себя молодцом, Капитан Баскомб. Возвращайся с победой и славой или хотя бы с россказнями о победе и славе. Джефферсон жив.

– Сделаю, что смогу, – отвечаю я, немного смущенный. – Все, что смогу.

И с улыбкой уезжаю навстречу моему дню.

Вот вам и вся история. От корки до корки – так я, во всяком случае, считал какое-то время, – плохого в ней ничего не произошло, а закончилась она короткой поездкой на парад.

Естественно, многие вопросы не получили ответа, многое оставлено на потом, многое из самого лучшего позабыто. Однако Пол Баскомб, как я все еще верю, приедет, чтобы прожить со мной какую-то часть решающих для него лет. Может быть, через месяц, через полгода. Даже если через год, у меня останется достаточно времени, чтобы поучаствовать в новом для моего сына самопознании.

Не исключено также, что вскоре я женюсь – после стольких лет, проведенных почти в уверенности, что никогда этого не сделаю, – и больше не буду видеть в себе подозрительного холостяка, а последнее со мной, признаюсь, еще порою случается. И наступит Период Постоянства, долгое растяжимое время, когда в моих снах появится загадочность, как в снах любого человека; когда все, что я сделаю или скажу, мой выбор супруги и то, какими вырастут мои дети, обратится в знание мира обо мне (при условии, что он вообще меня заметит), о том, каким я его вижу, что в нем понимаю, и даже о том, как я отношусь к себе, – обратится, прежде чем вся его дикость и неукротимость восстанут против меня и сметут вашего покорного слугу в забвение.

Сидя в машине, я вижу, как по улице Конституции идут за толпой зрителей демонстранты, слышу буханье больших барабанов, лязганье оркестровых тарелок, вижу, как высоко подпрыгивают девушки в красно-белых юбчонках, как вращаются их жезлы, как красный флаг плещется над вспышками труб, перенимающих свет солнца. Нынче не худший день из тех, какие можно провести в этом мире.

Я паркую машину за нашей конторой, около бара «Ложа прессы», запираю ее и некоторое время стою посреди полуденной жары, под белеющим небом, а после, довольный, неторопливо направляюсь к толпе. «Ба-бум, ба-бум, ба-бум, ба-бум! Слава героям победы, слава отважным бойцам…» Знакомый гимн нашей команды[128], все впереди меня аплодируют.

Вчера, поздним вечером, когда ужасные события дня улеглись после долгих проб и ошибок, сменившись возрождением малой надежды (дело вполне человеческое), и я намертво заснул, зазвонил телефон. Я произнес в полной тьме «алло» и на миг решил, что на линии стоит мертвая тишина, но вскоре различил дыхание, шелест трубки, прикасавшейся к лицу, к чему же еще? Затем вздох, звуки какого-то движения, «шшшш, тссс, угу, угу», а следом более низкое и менее определенное «уммм».

И я вдруг сказал, потому что на том конце находился кто-то, мне знакомый, я почувствовал это: «Рад, что вы позвонили. – И прижал трубку к уху, и открыл в темноте глаза. – Я только что добрался сюда, – сказал я. – Сейчас совсем не худшее время для разговора. Я круглосуточно к вашим услугам. Скажите, о чем вы думаете? И я попытаюсь добавить к вашей складной картинке что-то свое. Это проще, чем вы полагаете».

Кто бы там ни был – а кто, я, конечно, не знаю, – но он (она) подышал еще, два вздоха, три. Потом дыхание сделалось легче, воздушнее. И снова: «Угу». И на этом связь прервалась, и, еще не успев положить трубку, я провалился в самый глубокий, какой можно себе представить, сон.

Я присоединяюсь к толпе, как раз когда проходят барабаны, – я в любой очереди последний, – их «бум-бум-бум» гудит в моих ушах и повсюду вокруг. Я смотрю на солнце над улицей, вдыхаю густой, теплый запах дня. Кто-то кричит: «Дайте пройти, места, побольше места, пожалуйста!» Снова трубы. Сердце бьется быстрее. Меня толкают, тянут, люди покачиваются, мотаются из стороны в сторону – и я вместе с ними.