Читать книгу "Бен-Гур - Льюис Уоллес"

Взоры всех собравшихся были направлены на Назаретянина. Похоже, вид его страданий тронул многих в толпе; Бен-Гур, во всяком случае, ощутил некую происшедшую в его чувствах перемену. Ощущение чего-то лучшего, чем самое лучшее в его жизни, – чего-то настолько лучшего, что давало слабому человеку силы превозмочь страдания духа и тела; что-то такое, что делало смерть желанной, – возможно, предчувствие другой жизни, более чистой, чем эта, – жизни духа, столь скоро воспринятой Балтазаром, начало зарождаться в его сознании все яснее и яснее, рождая понимание того, что миссия Назаретянина состояла в том, чтобы провести всех любящих Его сквозь преграды, туда, где Он основал свое царство. Тогда он услышал, или ему показалось, что он услышал, слова, словно родившиеся в воздухе или возникшие из почти забытого, произнесенные Назаретянином:

«Я есть Воскресение и Жизнь».

И слова эти звучали снова и снова, проникая в его сознание, освещая его светом и наполняя его своим новым значением. И как человек повторяет вопрос, чтобы понять его значение, Бен-Гур спросил, глядя на человека на холме, увенчанного терновым венцом: «Кто Воскресение? И кто Жизнь?»

«Я есть», – прозвучал в его мозгу ответ, словно произнесенный Тем, стоящим на холме, – прозвучал именно для него, потому что в этот миг он испытал чувство умиротворения, какого никогда еще не знал, – умиротворения, которое положило конец всем сомнениям и загадкам, стало началом веры, любви и ясного понимания.

И опять из этого призрачного состояния Бен-Гура вывел стук молотков. Всмотревшись, он увидел на вершине холма тех, кого раньше не замечал, – нескольких солдат и рабочих, возящихся с крестами. В земле уже были выкопаны глубокие ямы для установки крестов, и теперь рабочие приколачивали поперечины.

– Попросите их поспешить, – сказал первосвященник, обращаясь к центуриону. – Этот, – и он указал рукой на Назаретянина, – должен умереть до захода солнца и быть погребен, чтобы не осквернилась земля. Таков закон.

Один из солдат подошел к Назаретянину и с лучшими побуждениями предложил ему выпить что-то, но Тот, покачав головой, отверг протянутую Ему чашу. Тогда другой солдат снял с Его груди доску с надписью, которую рабочий тут же прибил к вершине креста – и все приготовления к казни были закончены.

– Кресты готовы, – доложил центурион первосвященнику, который кивнул головой и ответил:

– Богохульник будет первым. Сын Божий должен быть способен спасти себя. Посмотрим, так ли это.

Люди, которые могли видеть все этапы приготовления к казни и которые до этого оглашали пространство вокруг нетерпеливыми криками, на какое-то время затихли. Тишина эта, распространясь от первых рядов, вскоре охватила всю толпу. Наступал самый страшный момент – казнимые должны были быть пригвождены к крестам. Когда солдаты, назначенные для этого, подошли к Назаретянину, то самые жестокие из зрителей испытали благоговейный ужас. Уже после казни находились люди, рассказывавшие, что в этот момент порыв холодного воздуха заставил их задрожать.

– Какая вдруг наступила тишина! – сказала Есфирь, обнимая отца.

А тот, вспомнив муки, которые ему самому пришлось испытать, склонил голову и сидел, дрожа всем телом.

– Не смотри, Есфирь, не смотри, – сказал он вдруг. – Не знаю, но все, кто стоит здесь и смотрит – как невинные, так и виновные в этом, – могут быть прокляты навеки с этой самой минуты.

Балтазар упал на колени.

– Сын Гура, – все больше и больше возбуждаясь, проговорил Симонидис, – сын Гура, если Иегова не прострет над нами свою руку как можно скорее, Израиль погибнет – и мы все вместе с ним.

Бен-Гур спокойно ответил на это:

– Я пребывал в каком-то отрешенном состоянии, Симонидис, и мне было дано понять, для чего все это должно было свершиться и почему это сейчас свершается. Такова была воля Назаретянина – и воля Божья. Так что нам остается делать то же, что и египтянин, – молиться.

И когда он снова перевел свой взгляд на вершину холма, в мертвой тишине ему снова прозвучали все те же слова:

«Я есть Воскресение и Жизнь».

Он почтительно склонил голову перед сказавшим это.

А на вершине холма работа продолжалась. Стражники сняли с Назаретянина одежды; так что теперь Он предстал перед миллионами людей в одной набедренной повязке. На спине Его горели огнем полосы от бича; тем не менее Его без всякой жалости уложили спиной на крест, распластав Его руки по поперечной перекладине. Несколько ударов увесистым молотком – и острые гвозди пронзили запястья рук. Затем опытные в подобных делах палачи прижали одну Его ступню к вертикальной стойке креста и, наложив другую ступню поверх первой, пригвоздили одним гвоздем обе ноги. Тупой стук молотков был слышен далеко за цепью ограждения; но даже те, до кого этот стук не доносился, видели, как деловито ходят молоты в руках палачей, и ежились от страха. Из уст страдальца не вырвалось ни стона, ни вопля боли, ни слова протеста: ничего, над чем могли бы посмеяться потом Его враги, ничего, о чем могли бы сожалеть Его приверженцы.

– Куда развернуть Его лицом? – тупо спросил один из солдат.

– К Храму, – ответил первосвященник. – Я хочу, чтобы перед смертью Он видел святой дом, который Он не смог повергнуть.

Рабочие подняли крест и перенесли его вместе с распятым на нем к одной из выкопанных ям. По команде они опустили конец креста в глубокую яму; тело Назаретянина тяжело повисло на кресте. Но как и прежде, Он не издал ни стона – лишь произнес слова, самые священные из всего изреченного Им и дошедшего до нас:

– Отче, прости им, ибо не ведают они, что творят.

Крест, вознесшийся теперь надо всем окружением и поднявшийся к небу, был встречен взрывом восторга; стоявшие в первых рядах прочитали надпись над головой Назаретянина и поспешили растолковать ее людям сзади. Вскоре уже все собравшиеся, кто со смехом, а кто со слезами на глазах, повторяли:

– Царь Иудейский! Славен будь, Царь Иудейский!

Первосвященник, не рассчитывавший, что издевательская надпись над казнимым даст такой эффект, пытался было протестовать, но безуспешно; так что теперь увенчанный этим титулом Царь своим предсмертным взором мог охватить раскинувшийся перед Ним весь город своих праотцев – город, столь презрительно отвергший Его.

Близился полдень; солнце вот-вот должно было достичь высшей точки на небе; холмы, нежась в его лучах, вздымали к нему свои вершины; дальние горы облачились в царственный пурпур. В самом городе все храмы, дворцы, башни, дома тонули в солнечном сиянии, словно даря свою красоту тем многим, которые время от времени обращали на них свои взоры. Но внезапно темнота стала заполнять небо и покрывать собой землю – вначале всего лишь яркий свет дня едва ощутимо померк; затем словно раньше времени на землю спустились сумерки; полуденное сияние сменилось вечерним полумраком. Мрак густел, привлекая внимание; шум толпы, крики и восклицания сменились тишиной. Люди, не веря своим глазам, вопросительно смотрели друг на друга: они переводили взгляд то на небо, то на дальние горы, то снова на солнце и на ближние окрестности, тонущие в полумраке. Не понимая, что происходит, они бледнели, объятые ужасом.