Читать книгу "Еще один круг на карусели - Тициано Терцани"

В Иммиграционном бюро Анджелу приняли передо мной и выдали трехмесячную визу. Потом чиновник взял мой паспорт, пролистал, взглянул на меня и ввел данные в компьютер. Уж не знаю, что он там увидел, только он тут же отобрал паспорт у Анджелы и сказал: «Следуйте за мной».

Что за причина? Моя борода? Или многочисленные пакистанские визы? Из-за Афганистана? А может, указание американского посольства в Риме, которое уже публично заявило мне протест по поводу отдельных пассажей из «Писем против войны»?

Нас передали другому чиновнику и устроили в небольшом холле, где молча дожидались решения своей судьбы другие встревоженные подозреваемые. И подозрения эти были в терроризме, ясное дело. У многих мужчин, как и у меня, была длинная борода; головы их жен были покрыты черными шалями. Это были мусульмане из Пакистана, Саудовской Аравии, Йемена.

Мы прождали с полчаса, потом меня подозвал чиновник. Из-за своего барьера он смотрел на меня сверху вниз, а мне приходилось задирать голову. Чиновник сообщил, что мой въезд в Соединенные Штаты нежелателен, но он вправе либо дать мне въездную визу, либо отказать. Я объяснил, что вынужден приезжать регулярно, показал вызов из Онкологического центра и обратный билет с подтвержденной датой вылета. Вопросы, ответы, долгие обсуждения и, наконец, вердикт:

— В следующий раз обращайтесь за визой заблаговременно, — сказал чиновник, возвращая мой проштампованный паспорт. Мы облегченно вздохнули, все обошлось. Или нет?

Если бы этот чиновник вместо выдачи визы выдворил меня первым же авиарейсом, я расценил бы это как несчастье. Ну а сейчас? Трудно понять нечто случившееся, когда оно только-только произошло. Научиться бы меньше придавать значения оценкам: хорошо — плохо, приятно — неприятно, поскольку они меняются со временем. И нередко первые суждения оказываются нелепыми.

Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что если бы я тогда не въехал в США и не прошел обследование, меня бы, по крайней мере, миновало все последующее. Было бы это «хорошо» или «плохо»? Удачей или неудачей?

Но, получив визу, на следующее утро точно в назначенное время я явился в Центр. Там вновь встретился с «ремонтниками», сказал, что я в прекрасной форме и полон энергии, что аппетит отменный, ничего у меня не болит, могу долго и без устали ходить пешком, а главное — я пребываю в мире с самим собой. Казалось, они были со мной согласны. Но, к сожалению, не их приборы! Особенно эта змеевидная штука с лампочкой в голове, которую Спелеолог запускал в мои оглушенные анестезией внутренности. Дела оказались плохи: мой неразлучный друг принялся еще за один из органов и этот очередной «кусок меня» надо было удалить и немедленно (плохая новость). Но заодно мне повезло: лучший хирург больницы как раз свободен и мог заняться мною (хорошая новость).

Интересно, сказал бы об этой операции врач Махадеван из «Места, откуда пущена стрела», что я зря себя «тревожу»? Наверное, да. Была ли эта операция одной из тех десятков тысяч, которые делаются в Соединенных Штатах без каких-либо показаний? Что и говорить, на меня сильно нажали, но пообещали, что через полтора месяца я поправлюсь и мало-помалу привыкну обходиться без этого существенного куска. Я согласился.

К счастью, одна флорентийская подруга предложила нам свою студию, высоко над крышами города в многоквартирном доме в Грам-мерси-парк, и мы смогли выехать из гостиницы. Даже этот переезд обернулся не то трагическим, не то комическим приключением. Когда наше такси подъехало к старинному внушительному зданию, где нам разрешалось действующими правилами поселиться как «заслуживающим доверия временным жильцам» владелицы квартиры, я получил резкий удар по голове дверцей машины. Окровавленный, на грани обморока, я предстал перед тамошним чопорным консьержем. Мы оставили ему чемоданы и бросились в ближайшую клинику, где неотложную помощь оказывали преимущественно наркоманам. Там юный стажер наложил мне шесть швов и сознался, что это его первый опыт.

Вернувшись, мы оцепенели. У парадного входа в этот старый респектабельный дом для бывших художников, писателей и актеров красовался белый гроб, а из него выглядывала Смерть в черном плаще и с косой в руках. Красные лампочки, как горящие глаза, подмигивали из черепа. Это Америка праздновала Хэллоуин! Дурное или доброе предзнаменование?

Я встретился с хирургом, и он мне понравился. Я позволил ему вырезать все, что захочет, а заодно и эту уродливую грыжу, которую я всюду таскаю с собой. Он засмеялся, пути к отступлению у меня не было.

Все, что было потом, — подготовка к операции, молитва, трубки, наркоз — уже было знакомо, все шло своим чередом. Мне даже любопытно не было. Однако, наполовину отойдя от наркоза, я сразу спросил, сколько же кусков у меня вырезали, и услышал: «Ни одного».

Как ни одного? Так, что, все было зря? Представьте, да.

Вскрыв мою брюшную полость, хирург был так поражен и встревожен увиденным, что решил оставить все как есть и зашить (пятьдесят восемь швов) только что сделанный разрез.

Верно ли он поступил или нет? Во благо или во вред?

Да, «слесари-ремонтники» продлили мне жизнь на пять лет, но именно то давнее вмешательство могло подвести к сегодняшнему повороту событий. Впрочем, я-то знал, что такое бывает. Сами медики были этим так неприятно поражены, что мне пришлось их утешать, когда они пришли меня проведать. Я больше не был их пациентом. Теперь мною предстояло заняться их коллеге, специалисту по этой новой комбинации заболеваний.

Тип этот оказался неприятным. При моем появлении он сидел, развалившись на стуле в своем кабинете, и жевал резинку; обут он был в кеды. Я сразу понял, что не хочу иметь с ним никаких дел. Поэтому, когда он, просмотрев мою карточку и ознакомившись с заключением, предложил немедленно, завтра же, начать новую, мощнейшую химиотерапию, разговор был кратким.

— Что это мне даст? — спросил я.

— Возможно, еще с полгода, — ответил он.

— А иначе?

— Иначе и столько не протянете.

И добавил одну из фраз, которых врачу лучше избегать, но которые, особенно в Соединенных Штатах, сейчас принято говорить, чаще по причинам юридического характера:

— Если протянете еще год, войдете в историю медицины. Войти в историю медицины меня никогда не тянуло, но тут очень сильно захотелось. Когда я ответил: «Нет, спасибо, я отказываюсь от химиотерапии», мне показалось, что Жеватель Резинки огорчился, как человек, у которого переманили клиента.

Только переманил-то не симпатичный коллега и не альтернативная медицина. Его соперником становился мир вместо новой войны. Я не собирался сдаваться. Нет, я не отказывался от лечения, но хотел лечиться по-своему, что на этот раз означало вернуться к гармонии… с космическим порядком.

Пострадал мой живот, но не голова, решение я принял осознанно и менять его не собирался. Я не отвергал врачей с их наукой, но перестал от них зависеть, как пятью годами раньше. Врачи могут дать хороший совет, но право пациента — выбрать, что ему делать или не делать. Это решение экзистенциального характера. И каждый волен решать, как ему прожить отпущенное время.