Читать книгу "Император Юлиан - Гор Видал"

Разумеется, мне не удалось ничего увидеть - я лишь различаю свет и тьму, а все остальное с необычайным трудом. Правда, в углу левого глаза у меня сохранилось светлое поле. Если его скосить и сильно вывернуть голову, я даже могу короткое время читать, но это отнимает столько Сил, что я предпочитаю проводить свои дни в сумрачном царстве Посейдона, жить в котором обрекает людей слепота. В церкви я различал только светлые пятна (лица) и темные столбы (траурные плащи). Дышать было трудно из-за ладана и тяжелого запаха, который неизбежно сопровождает все многолюдные сборища в жаркие дни.

Панихида шла своим чередом. Присутствующие возносили молитвы и слушали проповеди, но мои мысли были далеко. Они вращались вокруг только что полученного краткого ответа из Священного дворца. Мне запрещено публиковать мой труд. Даже признание Симона моим законным сыном не смогло смягчить этого жестокого удара.

Сидя в душной восьмиугольной церкви между алтарем и высокой мраморной кафедрой, я вдруг услышал голос священника, который отпевал покойного. Подобно большинству слепых и полуслепых, я обладаю обостренным слухом - одни голоса мне нравятся, другие (даже голоса друзей) наводят уныние. Как я не без удовольствия отметил, этот голос был низок и благозвучен и обладал той силой убеждения, которую я так ценю. Священник стал произносить надгробную речь о Мелетии; слова в ней были верно подобраны, периоды искусно составлены, но содержание не отличалось глубиной. Когда он закончил, я шепотом спросил у Симона:

- Кто это?

- Иоанн Хризостом, новый диакон, которого епископ Мелетий рукоположил месяц назад. Ты его знаешь.

- Знаю?

Но служба продолжалась, и мы умолкли: новый епископ благословлял паству. Кто же этот Иоанн Златоуст? Откуда я его знаю? Может быть, он мой бывший ученик? А если да, смогу ли я его припомнить? Память у меня уже не та; кроме того, через мои руки прошли буквально тысячи учеников, и никто на свете не может всех их запомнить. Наконец обряд закончился. Симон помог мне подняться. В этот момент мимо нас проходил наместник в Сирии - я узнал его по цвету хламиды. Увидев меня, он остановился.

- А, квестор! Рад тебя видеть в таком цветущем здравии.

- Старое дерево живет, - ответил я ему, - но цвести оно не может.

Тем не менее наместник обратился к моему сыну:

- Я думаю, вас уже можно поздравить с монаршей милостью.

От этих слов Симон пришел в восторг; подобно тому, как другие стремятся к истине, он стремится к почестям.

- Да-да, наместник, это вполне своевременно. Премного благодарен. И меня, и моего отца милость императора просто изумила.

- Мне нужен твой совет, Симон… - И, взяв сына под руку, наместник увел его, оставив меня одного посреди церкви - слепого, как Гомер, и хромого, как Гефест. Должен признаться, на мгновение я поддался гневу. Симону следовало остаться со мной, он мог бы договориться с наместником о встрече в другое время! Но что делать: мой сын - юрист, и профессия обязывает. Как бы то ни было, мне было трудно его простить, когда я осознал свое положение. Я остался в Золотом доме один, лишенный зрения и едва способный передвигаться без посторонней помощи. Тяжело опираясь на палку, я, похожий на сову или летучую мышь, ослепленную дневным светом, двинулся туда, где, как я надеялся, есть выход. Всего лишь один опасный шаг - и меня подхватила чья-то сильная рука.

- Благодарю вас, - сказал я смутной тени рядом. - Меня, кажется, бросили, а я очень нуждаюсь в помощи. Я ничего не вижу.

- Любая моя помощь тебе - ничто по сравнению с той, которую ты оказал мне.

- Я узнал голос диакона Иоанна Хризостома и притворился, будто помню его:

- Ах да, ты Иоанн…

- Меня называют Хризостомом, но ты меня помнишь как сына Анфузы и…

- Да, я помнил его, еще бы!

- Мой лучший ученик! - воскликнул я. - Тебя похитили у меня христиане!

- Не похитили, а нашли, как заблудшую овцу! - рассмеялся он.

- Значит, теперь мой Иоанн - знаменитый Хризостом, чарующий слух публики.

- Да, меня слушают, но понимают ли? Прежде всего, меня здесь не знают. Десять лет я провел один в пустыне…

- А теперь вернулся в мир, чтобы стать епископом?

- А теперь вернулся в мир, чтобы проповедовать и излагать истину, подобно моему старому учителю.

- У нас с тобой разные взгляды на то, что есть истина, - произнес я резче, нежели намеревался.

- Может статься, не такие уж и разные. - Возле двери мы остановились. С большим трудом удалось мне разглядеть худощавое лицо моего бывшего ученика. Иоанн уже начал лысеть и отпустил бородку; по правде говоря, будь даже мое зрение лучше, я бы его не узнал. С тех пор как он был моим учеником, минуло уже почти двадцать лет.

- Перед отъездом из Антиохии епископ Мелетий рассказал мне, что ты замыслил написать биографию императора Юлиана. - Неужели Иоанн читал мои мысли? Как иначе мог он догадаться о том, что тяготило меня больше всего? Его-то это вряд ли могло заинтересовать.

- К сожалению, из моего замысла ничего не вышло. Император запретил мне эту публикацию.

- Жаль. Я знаю, что значил для тебя Юлиан. Как-то мне довелось его увидеть. Было это незадолго до того, как я стал твоим учеником, тогда мне было что-то около пятнадцати. В тот день, когда он уходил в персидский поход, я стоял в толпе на цоколе Нимфея и видел, как он проезжал мимо. Кажется, люди кричали какие-то грубости…

"Феликс - Юлиан - Август", - пробормотал я, вспомнив, что скандировала злобная толпа.

Да-да. Я был совсем рядом с ним и мог, кажется, дотронуться до гривы его коня. Мать мне сказала, что этого человека я должен ненавидеть, но мне он показался прекраснейшим из смертных. Когда он посмотрел в мою сторону, глаза наши случайно встретились, и он улыбнулся мне, как старому другу. Я тогда подумал: да ведь это святой, почему же его так ненавидят? Потом я, разумеется, понял причину нашей ненависти к нему, но для меня осталось тайной, за что он ненавидел нас.

Я вдруг расплакался. Никогда я еще не чувствовал себя таким униженным и смешным - подумать только, величайший философ своего времени плачет, как дитя, на глазах у бывшего ученика! Но Иоанн был тактичен. Он дождался, пока я успокоился, и больше ни словом не обмолвился об этой старческой слабости. Взяв меня под руку, он довел меня до двери и вдруг, обернувшись, указал на изображение на противоположной стене.

- Новая мозаика, - пояснил он. - Красиво, правда?

Я вывернул голову так, что смог - правда, неотчетливо - рассмотреть что-то похожее на огромную фигуру человека с распростертыми руками.

- Тебе хорошо видно?

- Да, - солгал я. Был полдень, и ярко освещенная мозаика под лучами солнца ослепительно сверкала.

- Это Христос, Вседержитель наш и Спаситель. Особенно прекрасно лицо.