Читать книгу "Моя борьба. Книга пятая. Надежды - Карл Уве Кнаусгорд"

меня. В Кристиансанне я часто видел лица, из которых когда-то состояла моя жизнь и которые сейчас больше ничего не значили.

За окном девушка поставила на стоянку велосипед, каждое движение ее было проникнуто изящной уверенностью: повернуть колесо внутрь, потянуться за замком, щелкнуть им, выпрямиться, оглянуться, пойти к двери, сбросить капюшон дождевика.

Она поздоровалась с девушкой, которая сидела за столом рядом с моим, взяла чашку чая, села, и они стали разговаривать. Она рассказывала о Христе, о своем ощущении Христа.

Я записал все, что она сказала, слово в слово.

С этого и начнется мой роман. Именно здесь, в этом городе у моря, в этом библиотечном кафе, с этого разговора о Христе.

Я взволнованно застрочил: молодой человек приезжает в родной город, Кристиансанн, случайно слышит в библиотечном кафе чужую беседу, встречает старого школьного друга, Кента, и переносится в прошлое.

Вернувшись через несколько часов в свою комнату, я начал писать. В десять вечера позвонил Тонье и прочел ей то, что получилось. Ей понравилось. Я писал до самого утра. Каждый раз, когда дело стопорилось или мне казалось, будто выходит плохо, я открывал какую-нибудь из книг, чаще всего Пруста, и, напитавшись этим невероятным языком, прозрачным и насыщенным, возвращался к тексту. Никакого сюжета в нем не было, мне хотелось сплести внутреннее и внешнее, нервные пути в мозгу с рыбацкими лодками в порту, а чтобы не выглядеть главным героем, я состарил язык и убил разговорные обороты, потом переписал все заново – получилось полстраницы – и лег спать.

К выходным у меня имелось восемь страниц.

Я позвонил бабушке. Это ты, удивилась она. Я сказал, что приехал в Кристиансанн, ничего, если я зайду в гости? Она ответила, что у нее сейчас папа и что будет отлично повидаться всем вместе.

Отца я не видел почти два года. Встречаться с ним мне не хотелось, но теперь я знал, что он здесь, и не прийти уже не мог.

От автовокзала я шел пешком, через мост Лундсбруа и еще километр до бабушкиного дома, всю дорогу переживая и нервничая, а порой пугаясь, вдруг он устроит мне головомойку за то, что я не давал о себе знать?

Я позвонил в дверь, и через несколько минут открыла бабушка.

Она изменилась. Похудела, мятое платье покрывали пятна. Но взгляд остался прежним, то внезапно лучистый, то так же внезапно отчужденный.

– Он наверху, – сказала бабушка, – как замечательно, что ты пришел.

Я поднялся по лестнице следом за ней.

Папа сидел перед телевизором в гостиной. Когда я вошел, он повернул голову. Лицо его блестело от пота.

– Я умираю, – сказал он, – у меня рак.

Я опустил взгляд. Он постоянно врет, и сейчас тоже, но показывать, что я это понимаю, было нельзя, поэтому я притворился, что верю.

– Ужасно, – сказал я, глянув на него.

– Меня только что выписали из больницы. Всю спину изрезали. Могу шрамы показать, если хочешь.

Я ничего не ответил. Он смотрел на меня.

– Твой отец умирает, – проговорил он.

– Да, – сказал я, – но ведь не исключено, что все еще наладится?

– Нет, – возразил он, – исключено.

Он уставился в экран, я сел на скамеечку для ног. Вошла бабушка. Она уселась на другой стул, тоже повернутый к телевизору. Некоторое время мы молча смотрели передачу.

– У тебя все хорошо, бабушка? – спросил я.

– Да, как видишь, – ответила она и выпустила облачко сигаретного дыма.

Папа медленно поднялся и, тяжело ступая, прошел на кухню, откуда вернулся с бутылкой пива. Прежде эту комнату называли парадной гостиной и заходили сюда только в особенно торжественных случаях.

– Я сейчас живу на вилле на Андёйе, пишу там, – сказал я.

– Это отлично, Карл Уве, – ответил он.

– Да, – сказал я.

Мы все трое посмотрели на телевизор. Там какая-то девушка играла на флейте.

– Эрлинг говорит, у них младшая дочка так хорошо играет, – сказала бабушка.

Папа взглянул на нее.

– Почему ты то и дело о ней говоришь? – спросил он. – Я тоже хорошо играю.

Внутри у меня все похолодело. Ведь он говорит на полном серьезе.

Просидев с полчаса перед телевизором, я встал и сказал, что мне пора.

– Давай, пока ты тут, сходим как-нибудь вечером в ресторан, – предложил папа. – Я угощаю.

– Хорошо, – согласился я. – Я позвоню. Пока.

До двери меня никто не проводил. Расстроенный, я сел в автобус и доехал до Андёйи, где между домами лежал плотный и густой туман, вошел в дом, зажарил три яйца, положил их на хлеб, съел, стоя перед окном, и засел за работу.

* * *

Через три месяца, по возвращении в Берген, у меня было шестьдесят страниц, их я и отправил по электронной почте Гейру Гулликсену. В течение двух недель, пока я дожидался его звонка, меня мучили приступы безмерного стыда и ужаса. Сперва я силился забыть обо всем, что написал, притворялся, будто этого не существует, но не смог, и чтобы совладать с отчаянным чувством унижения, я однажды утром сел и попробовал прочесть все его глазами. Включил компьютер, открыл документ, и на экране высветилось заглавие.

Всему свое время

Роман

1997

Карл Уве Кнаусгор

Часть первая

Первооткрыватель времени

Есть город, есть место в мире, с его домами и магазинами, улицами и портом, со своими окрестностями. С географией, архитектурой, материальностью. Место. Перед тем как заснуть, я то и дело думаю об этом городе, мысленно следую по какой-нибудь из улиц, прохожу дом за домом, квартал за кварталом, могу остановиться перед каким-нибудь фасадом, предоставив взгляду блуждать по бесчисленным деталям. Грязную, выкрашенную белым стену всегда освещает солнце, оно отражается в отворенной двери на балкон, перед которой стоит терракотовый цветочный ящик и две пустые бутылки, вокруг балконной решетки ветром замотало пластиковый пакет. За дверь хватается рука, на мгновение показывается лицо, и дверь закрывается. Там кто-то есть, думаю я, в этой темной комнате, и так в этом городе повсюду. Пожилая женщина сдвигает занавеску и выглядывает в окно, ее внимание привлек какой-то звук. Это сосед – он открывает дверь гаража, и, как и много раз прежде, женщина наблюдает, как он садится в машину, сдает назад, женщина выпускает из рук занавеску, склоняет голову и снова углубляется в кроссворд – на столе перед ней разложена газета. Иногда она поджигает одну из множества недокуренных сигарет из пепельницы и вписывает в клеточки слово. Усталый студент сидит перед телевизором, звук включен, но разобрать изображение в отсвете утреннего солнца нелегко. Вот женщина наклоняет голову и проводит ладонью по затылку, вот больной мальчик