Читать книгу "Поклонение волхвов - Сухбат Афлатуни"

Что он вообще надеется откопать? Лежит там Гога или нет?

Предположим, обнаружит, что нет. Что он будет делать?

Снова свет, снова сцена и танцующий Гога выполняет свою фирменную «ковырялочку с притопом».

Лопата врезается в застывшую глину и отлетает в сторону.

* * *

Город с желтым куполом,

8 марта 1973 года по старому стилю

– Я не могу принять его.

Он поднимается и проходит по кабинету, заложив руку за спину.

Кабинет освещен скупо – лампа под зеленым колпаком, огонек у Владимирской, блики на окладе. Позолота на старых часах. Остальное в полумраке. Портреты нависли черными прямоугольниками.

Это его ночной кабинет, он приходит сюда в часы бессонницы. После визита вождя мирового пролетариата сон разладился, пилюли перестали спасать.

Можно сказать, чтобы зажгли электричество. Зачем зря тратить, скоро рассвет. В нем сидит бережливость герцогов Гессенских, впитанная с молоком матери.

– Как он попал к нам? – отодвигает портьеру, впуская слабый предутренний свет.

В кабинете становится светлее, но ненамного.

– Сердце, – говорит Сухомлинов.

«Сердце». Он садится за стол, глядит на светящийся зеленый плафон.

– Советская власть, – смотрит на лампу, – всегда была неблагоприятна для сердечно-сосудистых заболеваний.

– Еще обнаружен алкоголь, – добавляет Сухомлинов. – И какой-то наркотик.

И еще какой-то наркотик… Он гасит лампу. Световой фантом пару секунд тает перед глазами. Он любит эти сумерки перед рассветом, когда после бессонницы сладко ноет тело, а за окном гаснут фонари.

– Его проверили?

– Ничего существенного. Портфель, нотная тетрадь. Письмо от его дочери из Санкт-Петербурга. Конверт вскрыт, половина письма отсутствует. Да, еще – лопаточка для мусора.

«Лопаточка для мусора…»

– Откуда он прибыл?

Граф мнется. Это заметно даже при этом сумеречном свете.

– С объекта Г-026…

– Опять?

Начинает мямлить. Были приняты меры безопасности, но «наружка» запоздала… День весеннего равноденствия, из дома Рыб Солнце переходит в дом Овна, перенастройка всех систем, включая системы слежения…

– Я не прошу, граф, читать мне лекцию по астрологии.

Сухомлинов замолкает. В кабинете светлеет, уже различимы лица на портретах и вода в графине.

– Возможно, не обошлось без наследника цесаревича, – выдавливает наконец Сухомлинов и возводит глаза к потолку, ожидая бури.

И буря происходит.

– Так, – говорит он. – Интересно! И каким образом?

Граф пожимает плечами.

– Я спрашиваю, каким образом в это оказался замешан наследник цесаревич? Может, вы дали ему доступ в сектор Белой Звезды?

Сухомлинов мотает головой, так что звякают ордена. Как можно! Доступа в этот сектор он не имеет сам.

– Так как же тогда? Вы понимаете, что вам грозит?

Граф понимает и мнет папку.

– Вы сами позволили ему танцевать, – произносит дрожащим голосом.

– Что?!

– Вы сами всемилостиво позволили ему танцевать… А танец даже там, на Большой земле, генерирует сильное энергетическое поле…

– Опять лекции, опять лекции, граф!

– Простите… Но я уже имел честь докладывать третьего дня, что происходит с нашими приборами, когда его императорское высочество изволили плясать «Яблочко».

– Не вижу связи.

– С «Яблочком», разумеется, связи нет. Но с объектом Г-026…

Начинают играть часы.

Дверцы в корпусе открываются, выезжают арапчата. «Турецкий марш», арапчата кружатся под него.

– Я не могу запретить ему танцевать… – Он смотрит на часы, затем подходит к окну.

«Турецкий марш» за спиной замолкает.

За окном уже вполне оформилось утро. Сигнальные огни на куполе погасли, теперь он сам блестит с края. Под самым окном светлеет пруд со сбившимися в ожидании завтрака утками. Чуть правее белеет статуя ангела с ямочками на щеках. Ямочки из окна, разумеется, не видны; их дорисовывает память. Под ангелом стоит скамейка с чернеющей на ней фигурой в пальто. Ветер слегка загибает края пальто и теребит темные пряди.

– Надеюсь… – Он поворачивается к Сухомлинову. – Надеюсь, наследник…

– Спят…

– Пусть поспит подольше…

– Слушаюсь!

– Гостя угостить чаем. – Снова скосил глаза на фигуру внизу. – И поводить по Нижнему парку. Вы связывались с Большой землей? Когда они готовы принять его обратно?.. Еще раз уточните. Его Миссия пока не выполнена.

Сухомлинов повторил свое «слушаюсь!» и вышел.

Дверь осторожно закрылась.

Он стоит, слушая, как гаснут шаги.

Теперь портреты хорошо видны. Наливает из графина, делает пару глотков. Присаживается на оттоманку, стакан ставит на подушку, так, чтобы не разлился.

Встречается глазами с Николаем Первым, помещенным левее двери. Император изображен в форме Преображенского полка, за спиной клубятся тучи. Губы под усами, вероятно, решительно сжаты.

Он допивает воду и глядит на портрет сквозь пустой стакан.

Лицо прапрадеда расплывается и кривится, как в комнате смеха.

В детстве они разглядывали сквозь кривые стекла иллюстрированные журналы. Наводили стекла на разные предметы, друг на друга. А потом мир внезапно сам искривился. Весь мир с людьми и предметами, и совершенно без участия кривого стекла.

Он опускает стакан, проводит по стеклу пальцем.

Прежде портрет висел во дворце великого князя Николая Константиновича, ташкентского изгнанника. Портрет был посредственной живописи. Серый окрас туч от времени пожелтел, ветвь за спиной стала бурой и больше напоминала водоросль. Только в глазах чувствовалась жизнь. Точно они только что были написаны, где-то неподалеку валяется палитра, и художник довольно протирает ладони тряпицей.

Этот портрет они собирались уничтожить. Стали проверять запасники музея, в который преобразовали коллекцию ташкентского князя. Установили, что портрет не представляет художественной ценности, а изображенное на нем лицо являлось душителем свободы. На заднем дворе был разложен костер. Он успел вывезти его ночью. Долгие годы хранил прапрадеда в подвале. Оберегал, как мог, от сырости, от мышей. И главное – от них. Когда его в 53-м арестовали, до подвала они так и не добрались. В их деревянные мозги не приходило, что он мог где-то прятать портрет немолодого усатого мужчины в облупленной раме. Впрочем, к тому времени в подвале стояло уже несколько портретов, целая контрреволюционная коллекция. Расплывшаяся, как облако, Екатерина Вторая с улыбкой и розой. Павел Первый с мальтийским орденом и рахитичным лбом. Наконец, большой портрет, который висит сейчас над его письменным столом. Семья в полном сборе; глава семьи, с аккуратной бородкой, нежно положил ладонь на плечо супруги. Вокруг них, живою рамой, их дети. Три девушки в воздушных платьях. И мальчик в матросском костюмчике и с болезненным взглядом. Картина изрезана в нескольких местах. Видны швы, труды реставраторов. Один порез прошелся по лицу мальчика. Когда свет падает, как сейчас, это становится заметно.