Читать книгу "Дитя Всех святых. Цикламор - Жан-Франсуа Намьяс"

Не объяснив толком Софи де Понверже, что же произошло, Франсуа только и сказал ей, когда они вышли из собора, что эта последняя месса, на которой ему было позволено присутствовать, переполнила его радостью. Это несказанно изумило женщину: за несколько часов до смерти Франсуа говорит о радости.

Ему вдруг захотелось поделиться с тем, кто лицезрел свет Севера прежде него, – с давно умершим братом, с Жаном, кости которого сам Франсуа перенес некогда в склеп кладбища Невинно Убиенных Младенцев.

Сир де Вивре объявил об этом Софи. Женщину встревожило его намерение.

– Не пойдете же вы в такую даль пешком?

Франсуа безмятежно улыбнулся.

– А чего мне бояться? Смерти?

– Смерти без покаяния, скоропостижной, прямо на улице!

– Я исповедался вчера. Но, если угодно, попросите какого-нибудь священника дождаться моего возвращения.

Напрасно Софи настаивала, Франсуа хотел пойти один… И она, смирившись с его волей, вернулась в собор.

Уж чего-чего, а священников там хватало. Они собрались сюда со всего Парижа и окрестностей, дабы зреть святые реликвии.

Находился среди них и Рено Сент-Обен. Несколько месяцев назад он был официально назначен священником прихода Сен-Совер, в замещение предыдущего, изгнанного прихожанами. Когда какая-то женщина в белом обратилась с просьбой к старому священнику, стоявшему неподалеку от него, Рено краем уха уловил обрывки фраз, и молодому кюре показалось, что он ослышался…

Подойдя к незнакомке, он переспросил:

– Дом Вивре, вы говорите? Кто-то из Вивре сейчас в Париже?

– Да. Франсуа. Это его последний день… Ну, наверное.

Сегодня ему исполняется сто лет.

– Где он?

– На кладбище Невинно Убиенных Младенцев. Пошел навестить умершего брата.

Рено Сент-Обен поспешно покинул собор и стремглав побежал к кладбищу. Его дед! Так долго он мечтал познакомиться с этим человеком! И Господь даровал ему это в последний день жизни старца… Как теперь сомневаться в мудрости Провидения?

Но по дороге Рено передумал идти прямо туда. Есть в Париже человек, гораздо более близкий Франсуа, чем он сам, – его мать Мелани. Конечно, она поклялась никогда не выходить из обители, но предупредить ее необходимо… Молодой священник свернул в сторону своего далекого прихода и отправился к обители Дочерей Божьих, находившейся на самом севере столицы.

К монастырю он прибежал, совсем запыхавшись.

– Матушка, я знаю: ничто из внешнего мира не существует для вас, но должен вам сказать: Франсуа де Вивре – в Париже.

Мелани невероятно побледнела.

– Мой отец? Он еще жив?

Мать Мария-Магдалина, настоятельница обители Дочерей Божьих, не колебалась ни мгновения.

– Я с тобой!

***

Франсуа де Вивре знал кладбище Невинно Убиенных Младенцев наизусть. Оно немного напоминало монастырскую обитель, в центре которой располагался большой пустырь, примерно сто на сто пятьдесят метров. Эту площадку опоясывала галерея, над которой возвышался еще один этаж, служивший оссуарием, – местом хранения костей. Покойников погребали на центральном участке. Когда от мертвецов оставались одни скелеты, кости выкапывали и помещали в оссуарий, чтобы освободить место для новых могил.

Оссуарий был прорезан окнами, и снаружи через них виднелись груды черепов, будто выглядывавших наружу.

Череп своего брата Франсуа положил когда-то в той части оссуария, что примыкала к Скобяной улице, поскольку именно она была обращена окнами на север.

Франсуа искал Жана, неустанно заглядывая в зловещие отверстия под остроконечной крышей. Но где брат? Да и здесь ли он еще? Ведь минуло почти пятьдесят лет…

В конце концов, Франсуа отказался от бесполезных поисков. С Жаном случилось то же, что и с другими его умершими. Все это слишком старо, слишком далеко…

Франсуа вдруг почувствовал себя очень одиноким. Не надо было приходить сюда. Он жалел о своем доме, о Софи де Понверже, об успокаивающей близости собора Парижской Богоматери. Там он хотел умереть, там, а не среди этих незнакомцев!

Он нес в себе несравненный фиолетовый свет, в его памяти еще звучала торжествующая песнь, сопровождавшая вынос реликвий. Франсуа требовалось собраться с мыслями, сосредоточиться, но именно тут, на кладбище, царили невероятные шум и суета.

Кладбище Невинно Убиенных Младенцев всегда было одним из самых оживленных мест Парижа, но казалось, что никогда еще тут не собиралось столько народу, как в нынешний день. Франсуа попадались навстречу красильщицы с пальцами всех цветов, белошвейки с тюком белья на головах, торговки башмаками, продавцы лент. Без всякого почтения к освященному месту играли в кости студенты, в воздухе разносился запах жареной гусятины, проникая с ближайших улиц, либо с Медвежьей, либо с Гусиной. Торговец сарацинскими коврами разложил свой товар прямо на земле. Был тут паломник к святому Иакову Компостельскому, в широкополой шляпе и с клюкой, рыцарь в облачении крестоносца. Куда он так вырядился? Уже давно нет никаких крестовых походов. Шлялись и другие люди: буржуа с супругами, простонародье, попрошайки, влюбленные парочки, дети.

Франсуа де Вивре свернул под своды галереи, выходившей на Скобяную улицу, и внезапно остановился, глянув себе под ноги. Он стоял на надгробной плите, где были написаны два полустершихся, но вполне различимых слова: Hodie mihi.

Он прекрасно помнил… Когда он впервые увидел эту могилу, там отчетливо читалось предостережение, которое безвестный покойник захотел бросить живым из могилы: Hodie mihi eras tibi [29]. И вот от всей надписи остались только два первых слова… Как прекрасно соответствовали они нынешней действительности!

Тогда и только тогда Франсуа де Вивре до конца осознал, что скоро умрет. И в первый раз ощутил слабость. Его тело, его старое, верное тело, на протяжении всей его жизни оказывавшее ему величайшую услугу – не напоминать о себе, внезапно предало его. Оно покидало душу, расставалось с ней. Напоминало Франсуа о том, что создано лишь из малой толики материи, как земля под ногами, которая торопит его вернуться в нее.

Hodie mihi: сегодня, не завтра. Теперь, не потом…

Франсуа оперся о стену галереи, чтобы перевести дух, и тотчас же отшатнулся. С тех пор, как он приходил сюда в последний раз, здесь появился рисунок: пляска смерти. Это была череда картинок, занимавших всю длину стены.

Прямо перед ним были изображены два скелета, тянущих за руку архиепископа и рыцаря. Рыцарь был одет по нынешней моде. Он не сопротивлялся, хотя скелет был гнусен – с болтающимися на костях остатками плоти и широкой ухмылкой от уха до уха, напомнившей Франсуа комедианта с корабля.

Под картинкой имелся текст. Франсуа попытался прочитать. Смерть и рыцарь о чем-то переговаривались… О чем? Слова плясали перед глазами. Некоторые он все же разобрал.