Читать книгу "Трусаки и субботники - Владимир Орлов"

Взглянув на мою визитку, можно составить мнение, что Василий Николаевич Куделин – человек относительно благополучный. Доктор исторических наук, завсектором академического НИИ, профессор двух достойнейших высших учебных заведений. Однако нынче благополучие содержательными людьми измеряется не сведениями из визитных карточек, а условными единицами. Наглецы из знакомых, наглецы эти уж точно – благополучные, при встречах интересуются: «Ну и сколько ты выжимаешь из трех должностей?» Не хочешь отвечать бестактности наглеца, но отвечаешь, при этом как бы и стесняясь собственных достижений: «Ну, в месяц эдак сто двадцать… ну, сто пятьдесят (тут врешь)… выходит…» (Коллеги мои из какого-нибудь Нортвестернского учебного заведения под Чикаго получают в год восемьдесят тысяч безусловных туземных единиц.) «Э-э-э! – то ли сокрушается, то ли радуется наглец из знакомых. – Теперь понятно, почему у нас всюду – профессора кислых щей!» Одним из таких интересующихся оказался мой бывший сосед Чашкин. Встретились мы на Манежной площади. Я прогуливал внучонка, Чашкин – внучку. Чашкин над моими достижениями посмеялся. Но встречи с Чашкиным в наши дни, по выражению Вали Городничего, в «эпоху вывороченных приличий», когда галоши носят задом наперед, и помогают мне не хлебать, в частности, одни лишь кислые щи. Хватает и на бензин. Свободные часы, а то и дни (летом и недели) у меня случаются. Особняков в Подмосковье возводится число немыслимое. Ремесла я освоил самые что ни на есть нынче потребные. Приглашения происходят. Позвал меня на работы в усадьбе и зять соседа Чашкина. Иногда благосостояние семьи я укрепляю кустарем-одиночкой, чаще же – в артели производителя услуг, в прошлом оперного певца Зория Валежникова.

Жена приносит в дом денег (исключая мои приработки) больше, нежели завсектором академического НИИ, а вместе с ним и два профессора. Если бы не это обстоятельство, я бы лелеял свои праздношатания и лень и не связывался так часто с артелью Валежникова. Теперь же мои понятия о назначении мужчины в доме успокоены и для праздношатаний я имею оправданные средства. Виктория не перестала быть бизнес-дамой, ей бы и самокаты перемен не позволили сделать это. Напротив, в своих умениях, полезностях и прытях она прибавила, а многолетние ее связи с европейскими партнерами чрезвычайно ценились фирмами и фигурами влиятельными. Ей предлагались места доходные, и года четыре она обреталась в доходных местах, домой приходила нервная, а то и напуганная. Потом сказала: «Нет. Это не для меня. Я слишком щепетильная. Это не криминал. И бандиты к ним не подойдут. Но это не для меня». Одно время и вовсе нигде не служила, баловалась, ее слова, домработницей. Но репутация Вики как одного из самых разумных экономистов Москвы не рассеялась, и ее снова стали вовлекать в дело. Теперь ее интересы и увлечения были связаны с дизайнерами, архитекторами и кинопродюсерством. Консультировала она и известные фонды, более или менее порядочные, в денежных делах, уточняла Вика, в денежных… В общем, она не скучала, днем пребывала женщиной деловой, а вечером – светской. Вечером – презентации, приемы, показы мод, вернисажи, сидения в жюри, все одно – тусовка. «Для дела, Василий, для дела!» – осаживала мои ехидства Виктория, на меня не глядя, а глядя в зеркало, вечерний выбор нарядов – драма сомнений и ожиданий конфузов. Но конфузов не испытывала, а возвращалась с коньячной прелестью в глазах, усталая и довольная, как герои «Анны Карениной» с сенокоса. А дела ее чуть ли не каждый день пересекались с делами Ольги Марьиной, та уже лет двадцать занималась модой. Кстати, обе шили. (Утренняя изуверская реплика мне: «Не задирай меня своими паркетами у Зятя Чашкина! Я и сама при любых обвалах портнихой не дам вам подохнуть с голоду!») Часто их телефонные разговоры с Ольгой становились беседами двух модисток. Охотно обе они посещали какие-то дамские посиделки, чаепития каких-то «Леди-лидер», чуть ли не вступили в некий Английский клуб с балами в Петровском пассаже в стиле рококо (звали с мужьями), но требование годового взноса в пять тысяч долларов (с каждого) посыпало их желание пеплом (на один-то заманный бал пригласили и бесплатно, и снова драма с выбором нарядов – «надеть нечего!»).

Сетования мои по поводу юдоли мужской прерывались укорами: а ты исполняешь супружеские обязанности? Все нормальные мужья сопровождают жен в их вечерних усердиях не только из-за бесплатных напитков и закусок, но и по зову совести. Несколько раз мы с Марьиным поддавались на уговоры жен и даже надевали костюмы с галстуками, но одна из вечеринок старания наши (и жен) угробила. Вечеринка была с переходом в ночное и происходила в клубе «Метелица» на Арбате. Шум, свето– и цветоверчение, выносы на публику картин художника Смолякова («они не для стен, они – воздушно-пространственные») и как бы крестный ход с ними, танцы на подиуме моделей Севы Бурякиной, аукционная продажа маек и гетр футболиста «Спартака» Дмитрия Ананко и шелест повсюду: «Сама Аллегрова будет! Сама Аллегрова!» – «Да вон, вон она!» – «Нет, Аллегровой не будет, будет Сурикова». – «Это какая Сурикова?» – «Это которая поет „Лягушонок мой бородавчатый!“ и у нее трусики из Зимбабве…» Дамы наши, обе рослые, заметные, вели беседы с нужными, надо надеяться, людьми, Виктория даже блокнот доставала. Нас представляли достойным персонам, это были известные в Москве тусовщики, одни – писатели, другие – телевизионщики с узнаваемыми, но не сразу, рожами, третьи (их больше) – никто. Обмена репликами с ними хватало на полминуты, а так мы с Марьиным тыркались в толкотне, никому не нужные, попивали водку и изредка пробивались к бутербродам. К нам подскочили две девчушки-милашки и, удивившись, обрадовались: «Василий Николаевич, и вы здесь!» Профессорствовал я, в частности, и в театральном вузе, читал там курс лекций, а у девушек-милашек принимал экзамены в весеннюю сессию. Здесь же, как выяснилось, они подзарабатывали полустриптизершами. «Жена привела…» – пробормотал я. Я познакомил их с Марьиным. «Вы тот самый Марьин! – восхитилась одна из милашек. – Автор знаменитого романа! Мы проходили вас в школе… А вы, оказывается, живой… Надо же!..» И она прикрыла рот ладошкой. Смутившиеся полустриптизерши были отпущены, я рассмеялся, а Марьин стоял грустный. «Мы для них ожившие мамонты!» – сказал я. «Это я для них оживший мамонт… – покачал головой Марьин. – А ты еще атлет…» – «Ну конечно, – как бы обиделся я. – Вас же в школах проходили… А я что? Я для них тоже мамонт. Только живой. Еще не вымерший». Именно, именно – не вымершие мамонты. А для кого – динозавры. А для кого и безобидные коровы Стеллера. В свои молодые годы мы были двадцатыми или даже сотыми в ощутимом строю, где первыми на белых лошадях гарцевали вершители судеб Отечества. И лошади их были – одры, только чтоб подвезти к лафету, и сами они пребывали «стары суще верстою». Но их сохраняли в почтении, как в ходе истории возникшую данность. Мы же были вовсе не старцы, куда моложе «верстою» тех почтенных, но мы уже – не вершили, а лишь нечто замыкали или волоклись вдоль края. В бурлящем котле нынешней жизни, где варилось неизвестно что, то ли ботвинья с севрюгой, то ли щи полынные, то ли клейстер, то ли зелье для истребления тараканов, комфортнее и важнее всех ощущали себя сорокалетние и хлопотуны моложе их, они еще ничего не сделали, кроме денег, конечно, и репутаций героев светской хроники, но именно их тусовки и определяли значимость личностей. «Ладно, – вздохнул я. – Пойдем, Марьин, выпьем за мамонтов!»