Читать книгу "1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский"

На этом Delaunay-Belleville в первый день 1918 года Ленин возвращался в Смольный с митинга в Михайловском манеже. За компанию с ним ехал швейцарский знакомец Фриц Платтен — организатор транзита большевиков через Германию и приятель австрийского разведчика Ронге.

У Симеоновского моста через Фонтанку автомобиль обстреляли. Может, на колокольне Симеоновской церкви засел пулемётчик. Может, поблизости притаились какие-то молодцы с винтовками. Под огнём разве разглядишь!

Пули в нескольких местах прошили кузов. Взъерошилась щепой фанера, брызгами разлетелось ветровое стекло, посыпались боковые… Тарасу Гороховику, сидевшему за рулём, осколками посекло лицо. Но он выжал полный газ, и петляющий Delaunay-Belleville умчал с моста в переулки.

При первых звуках выстрелов Платтен стремительным движением схватил Владимира Ильича за шиворот и пригнул ему голову. Председатель Совета народных комиссаров остался в живых, а швейцарцу одна из пуль раздробила пальцы на руке. Благодарный Владимир Ильич подарил раненому спасителю свой «браунинг».

Фриц Платтен, который привёз Ленина в Петроград и сохранил ему жизнь, так и остался в России. Его посадили в 1937 году — за шпионаж и хранение памятного пистолета, полученного от коммуниста номер один, а в 1942-м Платтен сгинул в сталинских лагерях.

Владимир Ульянов не любил стихи Владимира Маяковского и ссорился с Максимом Горьким — единственным из всех, кто оставил о нём интересные воспоминания. Любил Владимир Ильич стихи Фёдора Тютчева — и автомобили из гаража императора Николая Второго.

Вечером 10 марта 1918 года шофёр Владимир Рябов на подстреленном Delaunay-Belleville тайно привёз главу нового правительства ко второстепенным путям платформы «Цветочная площадка». Там, за Обводным каналом, под охраной латышских стрелков с пулемётами, ждал роскошный спецпоезд № 4001. Совет народных комиссаров бежал из Петрограда в Москву: немцы, которых ещё недавно били далеко в Европе, теперь оказались в опасной близости — под Псковом.

В мае Ленин принимал московский военный парад на Ходынском поле — в открытом Renault-40 с кузовом «дубль-фаэтон», за руль которого Шкловский впервые усадил Маяковского. И на завод Михельсона в августе он приехал на Renault. Возле автомобиля кто-то несколько раз выстрелил из «браунинга», ранив Ленина и женщину, с которой он разговаривал. За покушение казнили полуслепую и полубезумную Фанни Каплан, хотя сам Ленин твердил, что стрелял мужчина.

После ранения Владимир Ильич стал часто отдыхать. Ездил в Клин, в Завидово, облюбовал Рублёвское шоссе… Особенно приглянулись ему Горки — бывшее имение московского градоначальника Рейнбота. Имение, понятное дело, тоже у хозяев отняли и превратили в дачу главного коммуниста.

Прокатившись раз-другой до Горок на Rolls-Royce Silver Ghost, Ленин смог оценить достоинства марки. С тех пор для него наготове держали два Rolls-Royce с открытыми кузовами и один лимузин. Но чистить зимой дороги по-прежнему никто не желал, и в сугробах застревали даже такие моторы. Тут и вспомнили о разработках Адольфа Кегресса, которые начинал вычерчивать Маяковский. Документацию нашли, разобрались — и стали передние шасси менять на лыжи, а вместо задних устанавливали резиновые или войлочные гусеницы с цепной передачей. Получившиеся автосани так и называли — кегрессами. Вождь с удовольствием ездил в них на охоту. Когда он слёг, те же кегрессы доставляли в Горки врачей.

Свой последний груз императорский Rolls-Royce Silver Ghost принял в январе 1924 года. Автосани Кегресса, сделанные по чертежам Маяковского, привезли гроб для Владимира Ильича.

Летом 2006 года бывший кегресс Ленина выставили для обозрения в Петропавловской крепости. Отсюда, с Нарышкина бастиона, по-прежнему стреляет пушка. В первой трети XVIII века идею отмечать таким образом полдень, начало и окончание рабочего дня предложил светлейший князь Александр Данилович Меншиков. С 1873 года выстрел в двенадцать часов стал ежедневным, оттого и стали говорить в столице Российской империи: точно, как из пушки. С 1934-го по 1957-й орудие молчало, но потом полуденную стрельбу снова узаконили.

Если выстрел из «браунинга» князя Юсупова стал первым выстрелом Февральской революции, то выстрел из гаубицы Нарышкина бастиона — первым выстрелом Октябрьского переворота.

Мятежники уговорились занять Зимний дворец и свергнуть Временное правительство; захватить банки, взять под контроль отделения телеграфа, телефонные станции… Успех зависел от синхронности действий в разных концах города. Сигнал для всех заговорщиков должен был подать крейсер первого ранга «Аврора»: звук выстрела из огромного орудия разносится на много миль вокруг. Но кто через разведённые мосты с Петроградской стороны подаст сигнал самóй «Авроре», ошвартованной у другого берега, около Английской набережной? Решили, что выстрелит пушка из Петропавловки. А в случае чего она и по Зимнему пальнуть сможет — дворец через Неву напротив, не промахнёшься.

Пушкарь стрелять отказался: перед выстрелом ствол полагается смазать изнутри, иначе изношенное орудие разорвёт. Смазки не было.

Среди революционных матросов, грабивших аптеки, входил в моду кронштадтский коктейль. В стопку наливали спирт. Открывали коробку из-под монпансье, полную экспроприированного кокаина. Подцепляли порошок остриём кортика, снятого с тела убитого офицера, и высыпали в спирт. Тем же клинком полагалось размешать адскую смесь — и лихо опрокинуть в глотку.

Матросы, явившиеся на Нарышкин бастион с приказом о сигнальном выстреле, знали толк в популярном коктейле. Старший уставился на строптивого пушкаря чёрными дырами расширенных зрачков.

— Ствол разорвёт, говоришь? — задумчиво спросил матрос.

К двум чёрным дырам, маячившим перед лицом артиллериста, прибавилась третья — чёрное дуло огромного «маузера», и решение нашлось мгновенно.

— Сейчас! Одну минуточку, господа… товарищи!

Пушкарь помчался к дощатой хибарке солдатского гальюна. Ведром зачерпнул из выгребной ямы зловонную жижу и, вернувшись к пушке, влил в ствол. Сигналом «Авроре» о том, что пора начинать переворот, стало выброшенное холостым зарядом ведро дерьма.

Глава VIII. Распутин

Мёртвый сибирский мужик ещё колыхался в сизой от холода воде, примёрзнув подо льдом рукавом шубы, а слухи уже ползли, ползли, ползли по городу. Вечерние выпуски газет разносили эти слухи — как и тот выпуск «Биржевых ведомостей», что лёг на стол императрицы.

Сегодня в шестом часу в одном из аристократических особняков центра столицы после раута внезапно окончил жизнь Григорий Распутин-Новый.

Прокурор Петроградской судебной палаты принялся донимать начальника Охранного отделения полковника Глобачева, требуя разыскать пропавшего. Кумушки судачили про стрельбу в Юсуповском дворце и про Большой Петровский мост, испещрённый следами ног и автомобильных шин. Полиция и жандармы обшаривали закоулки. Глобачев лично допрашивал сторожей убежища для престарелых артистов, постовых городовых, ночного сторожа пивной на Петровском острове… Столица переполошилась.