Читать книгу "Небо цвета стали - Роберт М. Вегнер"

Не помнит, чтобы он когда-либо плакал.

Вот – внезапная дрожь, пробегающая толпой, и десятки протянутых к ней рук. Нет, не к ней, но к женщине позади. Кто-то хватает ее за ногу, кто-то тянет с другой стороны, пытаясь сбросить с лошади, мечи и топоры начинают свой танец, некоторые клинки все еще в крови.

Вот – наконец – полный вдох и боль.

– Не-е-е-е-ет!!!

Вопль словно не из ее горла, мощный и сильный, кобыла фыркает и поворачивается, отталкивая людей и освобождая место.

Вот – внезапная неподвижность, когда все застывает.

Вот – шепот, едва различимый, но она откуда-то знает, что слышат – все.

– Скажи им… скажи, как твое имя.

Вот – тишина и ответ, который ломает в ней все.

– Нет.

Вот – удивление и боль. Взгляд назад, в лицо женщины, и взгляд туда, куда смотрит она.

Вот – печаль и стоны духов, которые ту печаль чувствуют. Вот – тело, лежащее на земле, изуродованное десятками ударов, вот – молодое бородатое лицо, застывшее от боли.

Вот – голос Саонры Вомрейс.

– Нет. Не скажу. Не сейчас. Скажу, как звался он. Гарвен Моверс из клана Зеленого Орла двадцати семи лет. Был он хорошим мужем и отцом, прекрасным воином.

Вот – тишина, еще более глубокая, чем раньше, тишина абсолютная.

– Когда был он мальчишкой, любил бегать за жеребятами и кушать овсяные лепешки. Мать называла его Дер’конерс, по деду. Дер’конерс из рода Манелехов.

Вот – словно ветер, поднимающийся здесь и летящий во все стороны. Вот – вопрос, может ли знание ломать людей? Может ли оно сгибать их напополам, отбирать дыхание, разжимать ладони, сжатые на рукояти оружия, сгибать колени, красить лица белым?

Вот – осознание, что несколько Фургонщиков вскакивают на баррикаду и, используя анахо’ла, передают весть дальше.

Вот – понимание, что на других Лепестках появляются новые верданно, а весть летит дальше, и ее уже ничто не удержит.

Женщина набирает в грудь воздуха и начинает говорить:

– Гос’манер из рода Цедеваров, убит стрелой, Кан’дсар из Веленихов, топором, Заферох из Болумонов, мечом, Йов’ли…

Имена текут непрерывно, а каждое – словно камень, давящий на плечи окружающих их людей. Расходятся волны жестов низкого языка, а вместе с ними, словно пожар в степи, расходится осознание. Там, где имена падают в должное место, колени втыкаются в землю, а из груди вырывается стон. Потому что анахо’ла в своей бережливости всегда говорит больше, чем кажется на первый взгляд.

«Наши дети».

«Мы убиваем наших детей».

Вот – тишина и голос, который перечисляет имена всех Волков, погибших в атаках на Мертвый Цветок. Первые имена.

Вот – лицо отца, болезненно близкое и далекое одновременно. Словно Кей’ла глядит одновременно на двоих людей: кузнеца-силача, ломающего подковы в руке, и старика с глазами, наполненными слезами. Видит в тех глазах просьбу и знает, что ее придется отвергнуть.

– Это правда. Вы называли их Бородочами, помнишь? – шепчет Кей’ла. – Сахрендеев. Когда еще считали их друзьями. Мы смешали с ними кровь, коней, стада. Смешали с ними наши рассказы и наши шутки. Мы говорили: Бородачи, они говорили – Молокососы. Наши мужчины носят длинные волосы, всегда гладко бреются. Они носят короткие волосы и бороды. Наши женщины стригут волосы и почти не красятся. Так сложилось. Их – отпускают волосы всю жизнь и с детства используют краски для лица. Носят сережки в ушах. Я видела это на крюках, когда пришли ко мне духи.

Кажется, что имена будут течь потоком нескончаемым. Вот – знание, что это неправда.

– Побрей его, – указывает она отцу на мертвого пленника. – И добавь длинные волосы. Умой ей лицо и отрежь волосы до плеч. Увидишь моего брата и мою сестру.

Имена заканчиваются, было их больше двухсот, может триста, остальные – это раненые, чья судьба в руках Лааль. Вот – тишина. Очередная тишина, очередная ее степень. И вопрос, которому должно пасть:

– Почему? Почему вы с нами сражаетесь?

– Сказали им… – Кей’ла улыбается и знает, что на самом деле через нее улыбаются духи. – Сказали сахрендеям, что Отец Войны приказал вам отдать большую часть лошадей, потому что ему нужны были скакуны вместо тех, что он потерял в империи. А вы отказались, убили послов и сбежали на запад.

– Чтобы спасти своих лошадей… – шепчет Саонра Вомрейс, и в шепоте том такое чувство нанесенной обиды, что и небо начинает раскалываться. – Сказали, что вы оставили нас и сбежали, чтобы сохранить своих лошадей.

– Нам сказали, – вырывается у кого-то сбоку, а Кей’ла, хотя и знает эту историю, потому что духи все еще поют в ее венах, ведает, что это должно быть произнесено, – что Йавенир начал подозревать о союзе между сахрендеями и нами, а потому повелел им убить наших детей, чтобы те доказали свою верность. А они… их убили.

Ее сестра наклоняет лицо. Шепчет:

– Он и приказал… сахрендеи… советовались три дня и три ночи. Мы жили между ними несколько лет, как гости, а не как заложники. Сами они потеряли большую часть молодежи во время войны, потому считали нас собственными детьми. Но не имели достаточно сил, чтобы нас оберечь… Как скрыть восемь тысяч детей, которые не ездят верхом? Как обмануть шпионов Отца Войны? Они рискнули всем, что имели. Если бы Йавендир узнал…

Поднимает голову и улыбается с безумием.

– Потом пришел к нам Аманев Красный и спросил, что мы решили. Спросил детей, самому старшему из которых было двенадцать лет, рискнуть ли ему жизнью своего народа, чтобы нас спасти. Детей, которые чувствовали себя преданными и обманутыми, которые ненавидели своих родителей как никого другого на свете. Ох, я была при этом. Была там как ребенок, видела, как мой будущий муж отрекается от собственного отца, отрекается от имени и вскакивает на спину лошади, чтобы взять имя новое. Когда пришли се-кохландийские посланники, увидели свежевскопанную землю, окропленную кровью. И всех в лагерях, ездящих верхом. Этого хватило.

Рассказ расходится по лагерю короткими фразами на низком языке. Анахо’ла не предназначена для таких историй, это язык команд или сплетен, передаваемых друг другу во время пути, когда не стоит надрывать глотки. Но – действует. А ее сестра снова шепчет:

– Мы ненавидели вас, словно заразу. Все эти годы. Мечтали о том времени, когда вы придете, – а мы сожжем ваши фургоны, убьем лошадей и, стоя над их трупами, выкрикнем собственные имена. Но время шло, а вы не возвращались. Ненависть застывает – не много таких, кто умеет бесконечно поддерживать ее. Мы росли, создавали семьи, сражались и убивали, защищая их. Родились у нас дети, смех которых вытапливал жар из сердец. Осталась пустота. Даже когда вы вернулись… когда выехали на возвышенность… ненависть и злость вернулись, но на короткое время. Если бы вы вернулись и снова сбежали, мы бы не преследовали вас. Сражались бы с вами, но без того гнева, который мы надеялись найти. Но как… как нам было сказать, что это мы? И кому нужно было это говорить? Тем, кто выбрал лошадей вместо собственных детей? Даже когда нет гнева, остается гордость.