Читать книгу "Гений. История человека, открывшего миру Хемингуэя и Фицджеральда - Эндрю Скотт Берг"

Несколько лет спустя, в книге «Праздник, который всегда с тобой», он подытожил свои мысли по поводу карьеры Фицджеральда сценой, которая застряла у него в голове, когда он читал «Последнего магната»:

«Его талант был таким же естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки. Он осознавал это не больше, чем сама бабочка, и не заметил, когда его смазали и повредили. Позже к нему пришло осознание, что его крылья безнадежно испорчены и поломаны, и он смирился с мыслью, что больше никогда не сможет летать, потому что исчезла сама любовь к полету, и что все, что он теперь может, – вспоминать о том, каким легким он был».

Перкинс сдержанно высказался, что критика Хемингуэя показалась ему «очень интересной», но также обратил внимание Эрнеста на то, как много рассудительных и положительных отзывов получила эта работа.

«Я рад, что мы сделали эту книгу, – просто сказал он. – Люди не отдали Скотту должное после выхода “Ночь нежна”».

Эрнест и Марта в это время были в Сан-Валли, штат Айдахо. В начале 1942 года они вернулись на Кубу, и Макс написал, что надеется, что там у них получится «поработать более-менее спокойно». Однако Хемингуэя отвлекло появление представителя Crown Publishing Company, который попросил Эрнеста написать предисловие к огромному сборнику произведений о войне, который начинался Фермопильским сражением и заканчивался битвой при Капоретто. Книга должна была называться «Мужчины на войне», и это задание показалось Хемингуэю стоящим. Но, как он сказал Максу, подборка в книге была ужасной, и ему пришлось настаивать на включении других текстов. Вступление было дописано, и он стал одним из составителей. Ему было жаль разочаровывать Перкинса, ведь он не смог закончить рукопись к началу июля, как планировал, потому что его не отпускала «чертова антология». Книга «Мужчины на войне» невероятно понравилась Перкинсу. Когда он увидел, как небрежно ее делают в Crown, в нем проснулся редактор и почувствовал тревогу. Макс не удержался, чтобы дать совет. И делал это при любой удобной возможности. Он напомнил Хемингуэю некоторые из своих любимых высказываний на тему войны – от Стефана Крейна, Амброса Бирса, Уинстона Черчилля и Томаса Нельсона Пейджа. Он уговаривал его включить в антологию хотя бы один отрывок из «Сквозь пшеницу» Томаса Бойда и напоминал о драматичных сценах из «Войны и мира» Толстого. Макс был в раздражении, оттого что Хемингуэй так увлечен этой антологией и совсем забросил собственный сборник. Но в итоге, в основном благодаря патриотичной статье Хемингуэя в начале книги, он слегка оттаял.

«Когда я прочитал вступление, почувствовал огромную радость, – написал он Эрнесту в сентябре. – Я не могу забыть его. Оно подняло мой боевой дух на несколько отметок».

Боевой дух Перкинса и в самом деле нуждался в поддержке. В апреле того года племянник Перкинса Роберт Хилл Кокс, сын его сестры Фанни, был убит в Тунисской кампании. После этого Макс наткнулся на историю, которую написал этот юноша, и редактор понял, насколько тот был талантлив. Было жаль, что у Перкинса не было шанса поговорить с ним. Смерть мальчика невообразимо расстроила Макса и продолжала угнетать. А затем в августе 1942 года умер Уилл Джеймс. Он был не только плодовитым автором Scribners, но и хорошим другом Макса, ковбоем, который прислал ему чудесную шляпу. Ему было пятьдесят, и он был на восемь лет моложе своего редактора. Еще один любимый автор покинул Макса навсегда.

XXI

Портрет в серых и черных тонах

– Папочка, а ты не много пьешь? – однажды спросила Макса младшая дочь Нэнси в 1942 году.

– Черчилль много пьет, – ответил ей Макс. – Все великие мужчины много пьют.

Не было никаких сомнений, что именно этот великий мужчина действительно много пил. Все чаще и чаще он поздним утром ускользал из офиса, чтобы «купить газету», затем выпивал и возвращался куда более спокойным, с раскрасневшимся лицом. За круглым столом в ресторане Cherio’s его обычные порции мартини все чаще становились двойными, и чем больше их было, тем меньше он съедал. Он часто обедал в одиночку, читая газету от корки до корки, изучая каждую страницу в поисках новостей о войне.

«Изо дня в день одно и то же, – вспоминал Черио, владелец ресторана. – Ему нравится тишина. Он никогда и слова не скажет, пока с ним не заговоришь. Говорит очень корректно, мягко, так, что вам не захочется пропустить ни слова».

Друзья и коллеги говорили, что по поведению Макса никак нельзя было заметить, насколько сильно он пьет. Его это не пошатнуло. Но во внешности все больше проступали возраст и напряжение. Лицо под полями шляпы, теперь уже знатно потрепанной и поношенной, которую он натягивал все ниже и ниже, было заметно бледным. Голубизна вымывалась из его глаз – они становились серыми. Круги под ними темнели и углублялись. На его лице все чаще появлялась мягкая улыбка глуховатого человека, который не слышит ничего из того, что ему говорят, но хочет казаться дружелюбным и внимательным. Надсадный кашель, результат пожизненного курения, становился все более суровым. Иногда у него заметно дрожали руки.

В июле 1942 года Макс написал Элизабет Леммон:

«У нас было одинокое лето – у меня и Луизы». Различия между Максом и его женой становились все более заметными. Их разговоры стали короче, а споры – острее. Луиза готова была сказать что угодно, лишь бы пробить его хладнокровие янки, а Макс был готов сделать то же самое, лишь бы она замолчала. Теперь он вел себя как типичный, несчастливо женатый мужчина. Он стал задерживаться, вместо того чтобы ехать домой. Он останавливался в своем обычном месте, баре отеля Ritz, ради нескольких напитков. Заезжал в гости к дочери Зиппи, которая жила с мужем в городе, или к Берте в Нью-Кейнан, чтобы навестить ее и семью.

Бывали вечера, когда он совсем не возвращался домой и спал в кресле. На следующее утро он приезжал на работу в том же помятом костюме и рубашке, которые носил накануне.

Он еще больше углубился в работу. Макс жаловался на то, что здание Scribners закрывается по субботам.

«Двухдневные выходные – это уже слишком», – писал он одному из своих друзей. Дома его единственной страстью оставалось чтение. Если Луиза предлагала вместе сходить куда-нибудь, он отвечал:

– У меня много работы.

И большую часть ночи проводил за чтением рукописей. Если она приглашала домой друзей, Макс оправдывался, говоря всем, что «застрял в работе». Иногда он даже не спускался, чтобы приветствовать гостей.

На работе Макс становился все более вспыльчивым и цеплялся к мелочам – например, если его коллега уходил с работы на несколько минут раньше положенного срока. Его юмор теперь отличался едкостью и сарказмом. Когда его верный секретарь, мисс Викофф, попросила его о ежегодном отпуске, он возразил и спросил, обидно уколов:

– Зачем вам нужен отпуск?

Однажды один из его авторов сказал, что мисс Викофф заслуживает медаль за усердие и самоотдачу. В тот же день Макс позвал мисс Викофф и продиктовал ей свой ответ: «Ни к одному секретарю не относились с большей снисходительностью и любовью. Но, в конце концов, несмотря на все что она делает, она работает всего лишь пять дней в неделю».