Читать книгу "Попугаи с площади Ареццо - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

Да не важно. Она дает ему возможность одержать верх над врагом, над этой Петрой фон Танненбаум, выставить ее обманщицей, которой она, собственно, и является. Если эта девчонка докажет, что изнасилования не было, он выйдет из этого судилища с высоко поднятой головой, будет восстановлен в правах.

Это вполне стоит миллиона евро.

Что у него останется потом? Денег ни копейки. Своего положения — поста европейского комиссара по антимонопольной политике и мужа Розы — ему уже никогда не вернуть. Не говоря уж о притязаниях на пост премьер-министра… Он теперь политический труп.

— Нет, я отказываюсь, — объявил он.

Она подскочила. Потом, кусая губы, ссутулилась и пробормотала:

— Если хотите, я могу взять меньше.

— Миллион евро или даже меньше — я не стану платить.

— Но…

— Это мое последнее слово.

Она замотала головой из стороны в сторону, словно ее мучил нервный тик:

— Мое предложение вам чем-то не нравится?

— Это не имеет значения.

— Как? Как же не имеет значения?

— Вот так.

Она вскочила и лихорадочно выкрикнула:

— Ну и ладно, а я все равно пойду, я им расскажу, что было на самом деле, расскажу им всю правду. Почему у меня вечно все отбирают? Сперва вы… потом она, эта немка, разыгрывает из себя жертву вместо меня. Я все про вас расскажу, про то, что она обманщица, а вы подлец!

— Только зря потратите время. Никто вам не поверит.

— Почему?

— Ну, если удастся доказать, что первое обвинение — неправда, то легко убедить всех, что и второе — тоже придуманное.

— Как это?

— Для опытного адвоката это не составит труда. Тем более что я записал наш разговор на телефон… — И он помахал мобильником. — Мне будет достаточно воспроизвести самое начало, тот момент, когда вы мне предлагаете за деньги сказать в полиции, что это были вы, а не Петра фон Танненбаум. И вас будут считать шантажисткой.

— Но это же подлость! — воскликнула девушка.

Захарий Бидерман не ответил.

Она оглянулась вокруг, ища, как бы дать выход чувствам, которые ее переполняли. Она дрожала, глаза у нее покраснели, зубы стучали.

— Так, значит, у меня все отняли? Заставили меня сделать, чего я не хотела… Принудили к какой-то гадости, потому что я простая служанка… У меня украли мою жизнь, даже мои несчастья… я не получу ни сантима… а если расскажу правду, никто даже не станет меня слушать? Значит, на самом деле я просто пустое место, я ничто. Просто ничто. До того, что со мной происходит, что я чувствую и говорю, вообще никому нету никакого дела! — Она подняла полные слез глаза на Захария Бидермана. — Это гадко…

Из носа у нее текло, она втянула внутрь сопли, которые не давали дышать, и закончила:

— Жизнь такая мерзкая…

В один миг она подхватила сумочку и чуть ли не бегом выскочила из его кабинета.

Захарий Бидерман подошел к окну. Девчонка шла через площадь Ареццо, опустив плечи, уткнувшись лицом в платок, дешевенькая сумка болталась у нее на плече; невысокая, неловкая, некрасивая — жертва вечного невезения: ни происхождения, ни образования, ни денег; жертва общества и мужчин…

Внезапно на него нахлынула паника. Ему стало жарко. Что это еще такое? Дрожащей рукой он отер пот со лба. Заболел чем-то? Может, инфаркт?

Он сел за стол, проглотил стакан холодной воды, попытался дышать ровнее.

Да, кажется, уже полегче. Все-таки тело его не подвело. Уже получается дышать.

Перед глазами у него стояло лицо этой молодой женщины, навязчиво, неотвязно. «Это же подлость! — кричала она. — У меня все отняли».

В первый раз Захарий Бидерман осознал, что он изнасиловал женщину. Да, она была жертвой, а он — насильником. Он использовал ее как ненужную вещь, просто чтобы сбросить напряжение, которое портило ему вечер. В тот момент ему не казалось ужасным, что он заставил ее прикоснуться к его члену, довести его до оргазма — ему же это было приятно, — но теперь он осознал, что это было противно всем желаниям и всем чувствам молодой женщины. «Я же подлец!» Он почувствовал, что это действительно было преступление. Раньше он думал только о том, как защитить себя, спасти собственную шкуру и тот имидж, который он себе создал. Раньше он накидывался на тех, кто его обвинял, ни на секунду не представляя себе, что он сам мог стать источником чего-то скверного, — только не он, только не сам блестящий, гениальный Захарий, не тот плейбой, который всегда так нравился женщинам.

К горлу комком подступила тревога. Он глубоко вздохнул, развязал галстук, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Побольше воздуха. И спрятаться от самого себя. От этого невыносимого чувства вины.

Он шагал по кабинету, растерянный, опустошенный, несчастный, ненавистный сам себе и абсолютно больной. Терпеть эту реальность было невозможно.

— Бенуа, я немного прогуляюсь и вернусь.

Прочь из этого роскошного особняка, которым он кичился столько лет и где он еще несколькими минутами раньше хорошо себя чувствовал. Он повернул ручку замка и спустился по ступеням.

Свежий воздух хлестнул его по лицу. Захарий вдруг разом испугался всего вокруг: города, машин, прохожих, грохочущих мотоциклов, бесшумных велосипедов. Знакомы ли ему эти улицы? Он чувствовал себя беспомощным, как новорожденный. Все удивляло и пугало его. Куда подевались все его навыки?

Раньше он никогда не задумывался об опасности — теперь она мерещилась ему повсюду. И внутри его самого, и снаружи. Что делать? Он был в ужасе, и его трясло, как в лихорадке.

Надо пройтись! Да, пройтись, чтобы успокоиться.

Он торопливым шагом двинулся вперед. Переходя через дорогу, он поднял голову, и перед его помутившимся взором возник большой голубой попугай ара, который защищал свое гнездо от нападок ворона. В этот момент он не обратил внимания на грузовик, на большой скорости выскочивший на площадь Ареццо, и шагнул навстречу пятитонной махине.

Постлюдия

Lux perpetua[8]

В самый длинный день года, день летнего солнцестояния, обитатели площади Ареццо обычно устраивали «праздник соседей». Они собирались под деревьями, среди цветущих рододендронов, и каждый приносил, что ему хотелось, напитки или еду: кто-то — сладкие или соленые пироги, пиццу, сласти, салаты, а кто-то — пунш, вино, пиво, фруктовый сок. Они устанавливали раскладные столы и стулья, включали музыку, а потом в этой импровизированной гостиной под открытым небом, убаюканные спускающимися под музыку сумерками, люди словно менялись местами с птицами и разглядывали фасады собственных домов оттуда, откуда обычно смотрят на них попугаи.