Читать книгу "Нефритовые четки - Борис Акунин"

Глядя на крест, Одинцов истово перекрестился тремя перстами.Двоеперстно закрестился Никифор Андронович, а Маса сложил ладони, зажмурился истал нараспев читать сутру, отгоняющую демонов.

Эраст Петрович этой межконфессиональной панихиды не видел.

Повернувшись к молящимся спиной, он смотрел на поляну, покоторой лучами во все стороны протянулись лыжные и санные следы: налево – креке, направо – к озеру, наискось – к берёзовому лесу, прямо – к ельнику.

Вдруг Фандорин вздрогнул.

На снегу, шагах в пятнадцати от обвалившейся мины, алелопятно. Неужто кто-то из детей ранен?

Прихрамывая, он быстро сделал несколько шагов.

Остановился. Улыбнулся.

Это была маленькая красная варежка на оборванной тесёмке.

Узница башни или

Краткий, но прекрасный путь трёх мудрых

Узница башни

(Из записок Джона Хэмиша Уотсона)

I

Пакетбот входил в бухту Сен-Мало, словно в разинутую пастьбиблейского Левиафана. Вереница каменистых островков, увенчанных стариннымифортами, была похожа на оскаленные клыки, готовые сомкнуться и раскусить нашмаленький пароход. Шпиль городской колокольни, высунувшийся из серого тумана,походил на острое жало. Я стоял на палубе, озирая этот негостеприимныйландшафт, и ёжился в своём пальто из плотной, пропитанной каучуком ткани. Былосыро, промозгло, ветер швырял в лицо солёные брызги. Тусклый день, забрезжившийвсего какой-нибудь час назад, казалось, спешит побыстрее закончиться.

А день, между тем, был не обычный – самый последний в году,а может быть, и в столетии. На сей счёт у нас с Холмсом мнения разошлись.Сколько я ему ни доказывал, что весь следующий год тоже будет относиться кдевятнадцатому столетию, он остался при своём суждении. С 1899 годом стараяэпоха заканчивается, говорил Холмс. «Тысяча восемьсот» – это Байрон и Наполеон,кринолины и лорнеты, «Севильский цирюльник» и «Правь, Британия». С 1 январяначнётся эра «тысяча девятьсот», и в ней всё будет иначе. Уж в этом-то он былопределённо прав.

Из задумчивости меня вывела реплика Холмса, стоявшего рядоми с видимым удовольствием втягивавшего холодный воздух.

– Признаться, я рад, что мы сбежали из Лондона. Терпетьне могу новогоднюю ночь. Самый отвратительный момент года, ещё хуже Рождества!Даже преступлений не совершается. Злодеи, как правило, сентиментальны – любятпосидеть при свечах у накрытого стола и попеть сиропными голосами протрень-брень-колокольчики. – Он тяжко вздохнул. – Знаете, Уотсон, яникогда не чувствую себя таким одиноким, как в новый год. Запираюсь у себя,гашу свет и пиликаю на скрипке… В прежние времена на помощь приходил опиум.Однако с тех пор, как вы научно доказали мне вредоносность воздействияалкалоидов на аналитическую функцию мозга, я лишился единственной возможности хотьна время сбрасывать с себя постылые путы земного притяжения… Вы толькопосмотрите, какой славный вид! – воскликнул он, и я лишний раз подивился,как причудливо сочетаются в этом человеке неукоснительная рациональность мыслии абсолютная непоследовательность настроений.

Вид серого города, сливающегося с пепельным морем и с небомтого же безжизненного оттенка, отнюдь не казался мне славным. Это былакрепость, высеченная в скалах небольшого острова. Из-за мрачных стен, оподножие которых бились волны, торчали крыши тесно сгрудившихся домов. Ихмокрая черепица блестела, словно чешуя дракона. Возможно, летом, в хорошуюпогоду, Сен-Мало смотрелся более приветливо, но в хмурый декабрьский день городвыглядел довольно зловеще, и у меня вдруг сжалось сердце – то ли от странноговолнения, то ли от недоброго предчувствия, я и сам толком не понял.

– Я не знал, что Сен-Мало стоит на острове, –небрежно сказал я, осердившись на собственную впечатлительность. Мужчине сорокасеми лет, всякое повидавшему на своём веку, она не к лицу. К тому же янеоднократно имел возможность убедиться, как мало доверия заслуживают эти такназываемые прозрения, обычно вызываемые перепадом артериального давления илинесварением желудка.

– Это полуостров, Уотсон. Он соединён с материком узенькимперешейком. Неприступнейшая крепость, которую мы, англичане, на протяжениивеков тщетно пытались взять штурмом, – тоном заправского лектора сталрассказывать мой друг. – Здесь находилось гнездо дерзких корсаров,грабивших неприятельские суда по всем морям и океанам. Они называли себя нефранцузами, а малуанцами, совершенно особой нацией, которая не признает никакойвласти кроме Бога и Удачи. Вы знаете, что такое «чёрный юмор»?

– Декадентское направление в литературе, весьманеприятное, – ответил я, имея все основания полагать, что уж в чём-чем, ав изящной словесности я гораздо осведомленнее Холмса. – Это когда страшноеоборачивают смешным.

– Вот-вот. Сен-Мало можно считать родиной чёрногоюмора.

– В самом деле?

Глядя на угрюмые бастионы бывшего корсарского логова,поверить в это было непросто.

– Довольно посмотреть на имена здешних улиц. Одна изних называется Танцующий Кот. В восемнадцатом веке наши соотечественники,пытаясь захватить город, устроили у его стен грандиозный взрыв, от которогоморская вода поднялась вверх на сотни метров и обнажилось дно. Поразительнымобразом в городе никто не пострадал – кроме некоего кота, которого несколькораз перевернуло взрывной волной и расшибло в лепёшку… А вон там, слева отсобора, расположена улочка, на которой в семнадцатом столетии погиб одинвлюблённый капитан. Ночью выходить из домов строго-настрого запрещалось, наулицу выпускали свирепых сторожевых псов, натасканных бросаться на людей. Нохрабрый капитан решил рискнуть. Отправился на свидание и был разорван собакамина куски. Боккаччо сочинил бы об этой печальной истории слезливую новеллу,Шекспир написал бы трагедию. Малуанцы же увековечили память злосчастного Ромеона свой лад. С тех пор тот закоулок называется Улица Толстой Лодыжки.

– Господи, Холмс! – воскликнул я. – Я неустаю поражаться, сколько самых невероятных сведений хранит ваша память. Вплотьдо названия улиц в провинциальном бретонском городишке!

Он ответил мне не сразу, а когда заговорил, то гляделкуда-то в сторону, где виднелись смутные очертания пустынного берега.

– Вам известно, Уотсон, что моя бабка былафранцуженкой. Неподалёку отсюда находилась её вилла, так что я знаю эти места.Однако мы причаливаем. Вы уже уложили свой чудесный чемодан?