Читать книгу "Три любви - Арчибальд Кронин"

Потом вдруг Люси поняла, что не одна в спальне, и ее глаза удивленно раскрылись. На нее смотрела незнакомая старуха – женщина с худым, изможденным и морщинистым лицом, седыми стрижеными волосами и большими темными запавшими глазами. И руки женщины были такими же, как лицо, – костлявыми, невероятно худыми. Люси непроизвольно подняла руку, и это движение было зеркально повторено той, другой женщиной. Люси отпрянула почти со страхом. Это была она сама, ее отражение в зеркале, которое медсестра беспечно оставила наклоненным.

Ошеломленная Люси откинулась на подушку, переводя взгляд со своего отражения на потолок. Какой же она стала – маленькой серой крысой! А ей нет еще и сорока пяти. Казалось, только вчера она, молодая, беззаботная, цветущая, ждала Фрэнка у ворот своего дома, утопающего в блеске солнечных лучей. А ныне? В этих больших мрачных глазах, упрямо уставленных в потолок, не было слез, но они потускнели и приняли отсутствующее выражение, а уголки бледных губ опустились с неизбывной печалью. Какой обыкновенной и в то же время странной была ее жизнь! Ничего необычного – просто заурядность. Да, это подходящее слово: «заурядность». Работать ради недостижимой цели, протягивать руки к бесконечности!

Она медленно опустила глаза. Дверь тихо отворилась, вошли мать игуменья, пожилая медсестра и, наконец, к удивлению Люси, наставница послушниц. Невероятно, но все три улыбались, прямо-таки излучали приветливость.

– Вот ты и проснулась, – подходя к краю кровати, сказала игуменья. – У тебя посвежевший вид. – Немного игриво повернув голову к медсестре, она спросила: – Мсье доктор доволен?

– О да, матушка игуменья, – подобострастно ответила старуха. – Вполне. Я уже объясняла…

Настоятельница подняла руку:

– Он больше не придет?

Это было скорее заявление, чем вопрос.

– Нет, матушка игуменья. Он полностью мне доверяет. Он сказал…

Та повернулась к старухе широкой спиной.

– Видишь ли, – добродушно растянув губы, обратилась настоятельница к Люси, – у тебя нет ничего серьезного. Легкое недомогание. Небольшая горячка. Пустяки. – Она взмахнула рукой. – Ничего страшного.

– Она выглядит более спокойной, – с бесцветной улыбкой проронила Мари-Эммануэль. – Это так приятно.

– Право, моя настойка очень хороша, – вставила медсестра. – Сам мсье доктор считает ее полезной. Очень ее хвалил, уверяю вас, матушка игуменья.

– У тебя должно быть все, что нужно, – ласково прошелестела та, глядя на Люси. – Вот здесь бульон, и вино, и яйцо с молоком. И нельзя забывать о чудодейственной настойке сестры Марты.

Три женщины улыбнулись этой маленькой шутке.

– Полезны были бы и фрукты, – с величественным видом добавила Мари-Эммануэль. – Освежающие, прохладные.

Люси прищурилась. Что за этим стоит? Неужели эта женщина, терзавшая ее последние полгода, теперь предлагает ей фрукты?

– Бесспорно, – согласилась мать игуменья. – Некоторые фрукты вполне приемлемы. – Помолчав, она поднялась. – Это необходимо сделать. А теперь не будем утомлять вашу пациентку, сестра.

Они направились к двери. Никакого напоминания ни о прискорбном проступке, ни о наказании, никаких прямых вопросов, ничего, кроме снисходительной приветливости.

Они с улыбками чинно удалились в полном согласии. В течение всей беседы Люси не разомкнула губ.

Она в изнеможении откинула голову, не переставая удивляться. Зачем после всей прошлой строгости с ней так нянчатся? Что они собираются делать? И опять же, что с ней будет?

Вошла сестра Марта, неслышно ступая в прюнелевых башмаках, она торжественно несла синюю тарелку дельфтского фаянса, наполненную фруктами. Там были сливы, нектарины, персики и даже несколько ярких тутовых ягод с осыпавшимися цветками. Сестра поставила тарелку на стул у кровати со словами:

– Когда захочешь полакомиться, они будут у тебя под рукой.

Люси медленно следила за ней осоловелым взглядом, потом с расстановкой спросила:

– Долго я здесь нахожусь?

Собственный голос прозвучал у нее в ушах надтреснуто и гнусаво. Марта оценивающе наклонила голову в сторону синей тарелки с фруктами.

– Всего один день! – бодро воскликнула она. – Это немного.

Наступила пауза, потом в тишине комнаты прозвучал голос Люси:

– Что со мной… произошло?

Однако медсестра сделала вид, что не слышит. Бесшумно ступая в своих мягких башмаках, она подошла к шкафу и, наклонившись, налила в потертую ложку темную жидкость из узкогорлой бутылки.

– Вот, – сказала она, поворачиваясь к Люси. – Пора принимать лекарство.

Оно было сладкое, как сироп, но с оттенком жгучей горечи. После этого Люси проглотила чашку супа. Потом воцарилась тишина, нарушаемая лишь редким постукиванием по оконному стеклу побегов клематиса. Сонная тишина стояла вокруг, и Люси тоже оставалась неподвижной. Замершее тело, худые руки, лежащие поверх одеяла, глаза, вновь устремленные в какую-то удаленную абсолютную пустоту. Тук-тук-тук, слышалось однообразное постукивание по стеклу. Потом тишина. Откуда-то издалека донеслось еле слышное пение; за окном трепетал сверкающими чешуйками плющ. Пятно солнечного света медленно перемещалось по кругу и вверх по стене, постепенно утрачивая яркость и тускнея, превращаясь в волнистый сумрак. Не успел еще исчезнуть последний отблеск, как снадобье усыпило Люси.

Это был сон без сновидений, милостивое забвение, в которое она покорно погрузилась. Так долго лишенная необходимого отдыха, она лежала без движения, вытянувшись, и только грудь едва поднималась от легкого дыхания. Проснулась она от прикосновения сестры Марты к своему плечу. Не веря своим глазам, Люси увидела восходящее солнце. Эта ночь, в отличие от недавних мучительных ночей, пролетела в один миг.

– Вы так добры ко мне, – сказала медсестре Люси, и губы ее слегка дрожали.

– Скоро ты поправишься, – энергично кивая, откликнулась Марта. – Моя настойка поможет. Ты ведь понимаешь, что она особенная.

На губах Люси трепетала болезненная улыбка. Она действительно чувствовала себя лучше. Голова была тяжелой, однако жизненные силы начали возвращаться и забродили в ее теле, как тонкие ручейки соков в засохшем дереве. Но какой же слабой она была! Когда она пила шоколад – такой густой и крепкий, – ее дрожащая рука с трудом удерживала чашку. Но разум, парализованный грузом сомнений, по-прежнему пребывал в оцепенении.

Все утро она лежала в полудреме, а в полдень дверь распахнулась, чтобы впустить вчерашних посетительниц.

Опять раздавались похвалы внешнему виду Люси, что должно было свидетельствовать о выздоровлении, затем мать игуменья жестом отпустила старую медсестру.

– Судя по всему, ты идешь на поправку, – объявила она, стоя рядом с кроватью. Помолчав, игуменья быстро закивала и легким, приятным тоном добавила: – Скоро ты сможешь отправиться в дорогу.