Читать книгу "Пятый всадник - Александр Харыбин"

Я налепил на физиономию вымученную улыбку и, стараясь изобразить радостный тон, сказал.

– Короче, я остаюсь.

– Ура! – только и воскликнула Катерина, бросаясь ко мне на шею.

В принципе, большого горя в том, что мне придется здесь торчать неизвестно сколько времени, я тоже не видел. Купаться и загорать сейчас и в Москве не получилось бы. А что касается реактора, то можно попросить Профессора перевезти все сюда.

И я приготовился жить на Северной Базе несколько месяцев, а может и лет. Насчет возможности купания, кстати, все оказалось не так уж плохо. В Баренцбурге был спортзал с бассейном, и мы туда наведывались довольно часто.

Через две недели после моего приезда сюда произошла трагедия. Не удалось оживить собачку.

Весь процесс разморозки шел строго по тому графику, который я наметил после успешного эксперимента с кроликом. Естественно, с учетом возросшей массы. Когда температура животного превысила нулевую отметку, я обратил внимание на повышенную эмиссию ксенона. С кроликом такого не было. Надо было принимать какое-то решение – продолжать нагрев, или притормозить. Я решил продолжать, так как долго держать животное при температуре выше нуля опасно из-за вероятности повреждения клеток мозга. Тем более, что, по идее, выделение ксенона из собачки, из-за большего объема и веса в сравнении с кроликом, и должно было быть интенсивнее.

Но вот температура достигла тридцати восьми градусов. Однако собачка, которая должна была бы уже очнуться, так и не показывала признаков жизни. Катерина мучилась не меньше часа, пытаясь ее реанимировать. Надевала на морду специальную маску, куда кислород подавался под небольшим давлением, вентилируя легкие, надавливала на грудную клетку, пытаясь делать непрямой массаж сердца – все оказалось бесполезным.

Поняв, что собачку уже не спасти, она обняла за шею безжизненное тельце, и стала плакать, прижавшись щекой к ее голове. Я не мешал ей. Глядя на нее, я и сам готов был разреветься.

Тело Весты сожгли на следующий день, устроив погребальный костер, как древние предки – закапывать покойников на Шпицбергене запрещено.

Неделю после смерти собачки Катерина была в состоянии, близком к депрессии. Мне даже приходилось ухаживать вместо нее за лабораторными животными.

Я, естественно, тоже переживал, хотя и не так сильно, так как в нормальном состоянии собачку застать не удалось. Я знал, что на Северной Базе она была всеобщей любимицей и слышал рассказы о том, какая она была веселая и умненькая.

Все это время я пытался понять причину неудачи. Просматривал записи показаний всех датчиков во время процесса разморозки, но прийти к определенному выводу не мог. Не хватало статистики. То, что ксенон будет выделяться интенсивнее, было ожидаемо. Но, ни имея перед глазами других примеров, не мог понять – нормально это, или нет.

Тем не менее, из этого неудачного опыта удалось сделать выводы. В гибели несчастной Весты был виноват избыточный ксенон, не успевший выйти из клеток. При повышении температуры до нуля, скорость его выделения из гидратов начинала увеличиваться во много раз, создавая в клетках повышенное давление и разрушая их. Раньше мы начинали снижать давление ксенона в камере непосредственно перед началом размораживания. Я понял, что это было ошибкой. При отрицательных температурах ксенон был не нужен. Свою работу он выполнил, образовав гидрат и предотвратив формирование кристаллов льда. Сразу после замораживания от него можно было уже начинать избавляться, постепенно понижая давление в камере. В принципе, можно было даже создать небольшое разрежение.

Таким образом, большая часть ксенона должна выйти во время нахождения в замороженном состоянии. Работая с небольшими животными, этого опасного эффекта остаточного ксенона мы не замечали, так как у них удельная поверхность тела относительно веса намного выше, и почти весь газ успевал диффундировать. В случае же с собачкой значительная часть ксенона осталась в клетках.

Я сразу же поведал Катерине свои соображения, однако для нее это явилось слабым утешением.

Но по прошествии недели она успокоилась и уже была в состоянии думать и разговаривать о работе. Мы стали готовить новый эксперимент, для чего списались с питомником в Мурманске и договорились с людьми из Баренцбурга, чтобы с ближайшим судном нам привезли новую собачку. Пока же я решил отработать новую методику на кролике.

Собачку нам доставили через две недели. Она была такой же дворняжкой, как и Веста, но если последняя внешне немного смахивала на немецкую овчарку, то породы, намешанные в новенькой, визуально определить не представлялось возможным – пятнистый окрас, висячие ушки и хвост крючком делали эту задачу практически невыполнимой.

– Как назовем ее? – спросил я Катерину, когда мы принимали это чудо в Баренцбурге.

– Никак, – вдруг непривычно резко ответила она, – пусть будет просто собачка.

Мне была понятна такая реакция. После смерти Весты Катерина, предвидя возможность гибели животного, не хотела к ней привыкать. Заранее пыталась защитить свою психику от нового удара.

– Как-то слишком длинно получается, – ответил я, – она же должна на что-то отзываться.

– Значит, будет Соба.

К этому времени кролик уже неделю лежал в барокамере. Давление я начал стравливать сразу же после того, как температура его тела опустилась до минус пятнадцати. Через пару недель после заморозки давление понизилось до атмосферного. Но ксенон продолжал выделяться. Газ приходилось все время подтравливать. Еще через несколько дней, когда интенсивность выделения ксенона упала почти до нуля, решил потихоньку убавлять давление до половины атмосферного. Спустя месяц от момента замораживания ксенон уже практически перестал выделяться. В принципе, можно было начинать процесс разморозки, так как состояние объекта перешло в стационарную фазу.

С минус пятнадцати до нуля температура повышалась в течение недели. За это время вышло еще немного ксенона. С момента, как температура перевалила за ноль, скорость нагрева я увеличил, непрерывно следя за эмиссией ксенона. Если сравнивать с тем, что происходило с этим же кроликом во время предыдущего эксперимента, то интенсивность выделения газа сократилась в несколько раз. Это вселяло определенную надежду в то, что следующий эксперимент с собачкой закончится удачно.

Кролик ожил сразу, едва температура его тела достигла тридцати восьми. Чисто внешне, его состояние было намного лучше, чем после прошлой разморозки. Через пару часов он уже принялся кушать. А тогда он в течение нескольких дней был вялым и апатичным.

Катерина стала чуть веселее. По вечерам мы часто обсуждали её результаты, я рассказывал ей о своих экспериментах. Вечная тьма этого места, давление близких седых гор иногда угнетали меня. Но все чаще не хотелось уезжать назад. Я засыпал, обнимая Катерину, и мне не хотелось снова оставаться одному.

35

Наступил февраль. Полярная ночь близилась к концу, о чем предвещало зарево в южной стороне неба, появлявшееся на короткое время в полдень. Хотя назвать полуднем кромешную темноту, нарушающуюся лишь красноватым светом узкого серпа луны, иногда поднимающейся невысоко над горизонтом, язык поворачивается с большим трудом.