Читать книгу "Бен-Гур - Льюис Уоллес"

Было ли это искусным притворством или она в самом деле была тронута его словами, но на лице египтянки промелькнуло нечто похожее на сочувствие.

– В моей стране, о сын Гура, – задумчиво сказала она, – есть умельцы, которые создают картины, собирая разноцветные раковины, выброшенные на берег моря штормами, обрезая их и инкрустируя ими мраморные плиты. Разве не так собирают и тайны – горсточку в одном месте, кусочек в другом? Вот и я так же собирала обстоятельства твоей судьбы, а потом сложила их вместе и получила цельную картину жизни человека, с которым, – она помолчала, перестав постукивать сандалией по полу, а потом с выражением непреклонной решимости на лице закончила фразу, – с которым я не знаю, как поступить.

– Ну, не так уж это сложно, – возразил Бен-Гур, ни на миг не поверив в эту игру. – Это вовсе не сложно. Завтра ты определишься, как поступить со мной. И я умру.

– Верно, – сразу же согласилась она и продолжала: – Кое-что я узнала от шейха Илдерима, когда он гостил в шатре моего отца, что стоит в роще в пустыне. Ночь была тихой, очень тихой, а стены шатра – плохая защита от слуха того, кто слушает снаружи. Другие же обстоятельства я узнала… узнала…

– От кого?

– От самого сына Гура.

– И ни от кого более?

– Нет, больше ни от кого.

Он испустил вздох облегчения и беспечно произнес:

– Благодарю. Было бы неучтиво заставлять Сеяна ждать тебя. Моя пустыня не столь нежна. Еще раз, о Египет, мир тебе!

Вплоть до этого момента он пребывал с непокрытой головой; сказав слова прощания, он снял с руки накидку и, набросив ее на голову, повернулся, чтобы уйти. Но она остановила его, протянув руку.

– Постой, – сказала она.

Он повернулся и посмотрел на нее, не касаясь руки, хотя рука эта, сверкающая драгоценными камнями, была достойна внимания. Теперь ему стало ясно, что сейчас египтянка перейдет к самому главному, к тому, ради чего она и затеяла это представление, так удивившее его.

– Погоди и верь мне, о сын Гура, если я говорю, что знаю, почему благородный Аррий сделал тебя своим наследником. Клянусь тебе Исидой! всеми богами Египта! Клянусь, я содрогаюсь при одной только мысли, что ты окажешься в руках безжалостного приближенного Цезаря! Ты провел изрядную часть своей юности в атриях великой столицы; представь себе, как представляю я, чем будет для тебя пустыня по контрасту с той жизнью. О, как мне жаль тебя – да, жаль! И если ты сделаешь то, о чем я скажу, я спасу тебя. В этом я тоже клянусь тебе нашей святой Исидой!

– Я почти верю тебе, – ответил Бен-Гур, все же колеблясь.

– Совершенная жизнь для женщины есть жизнь в любви; величайшее счастье для мужчины есть победа над самим собой; и это именно то, о чем, о князь, я прошу тебя.

Она проговорила это быстро и с воодушевлением; такой ему еще не приходилось ее видеть.

– У тебя когда-то был друг, – продолжала она. – Это была мальчишеская дружба. Потом вы поссорились и стали врагами. Он поступил с тобой дурно. Много лет спустя вы встретились с ним в цирке Антиохии.

– Мессала!

– Да, Мессала. Забудь былое; признай его снова достойным твоей дружбы; верни ему его состояние, которое он потерял на скачках; спаси его. Шесть талантов для тебя ничто; не более чем потеря одной почки для дерева с громадной кроной; но для него… Ах, ему приходится таскать свое изломанное тело; если бы ты увиделся с ним, то он смотрел бы на тебя с самой земли. О Бен-Гур, благородный князь! Для римлянина его происхождения бедность равносильна смерти. Спаси же его от смерти!

Если скорость, с которой она выпалила эти слова, была коварной находкой, чтобы отвлечь его от раздумий, то это значило, что она никогда не знала или забыла о существовании убеждений, не требующих раздумий. Когда она замолчала, чтобы услышать его ответ, ему показалось, что в зале собственной персоной появился сам римлянин, однако выражение его лица не было ни дружественным, ни смиренным – на нем играла все та же улыбка презрительного превосходства.

– Апелляция была подана им сразу же после состязаний, так что, выходит, на этот раз Мессала снова проиграл. Что ж, мне остается только занести в свой дневник значительное событие – римский судья вынес решение не в пользу римлянина! Но это сам Мессала послал тебя просить за себя, о Египет?

– У него благородная душа, и он судит о тебе по себе.

Бен-Гур снял со своего плеча руку девушки.

– Если ты знаешь его столь близко, прекрасная египтянка, скажи мне, стал бы он беспокоиться обо мне, если бы мы с ним поменялись местами и ты бы пришла к нему просить за меня? Ответь, заклинаю тебя Исидой!

– О, – начала было она, – он же…

– Римлянин, хотела ты сказать. Это значит, что я, еврей, не должен считать его обязательства по отношению ко мне равнозначными моим обязательствам по отношению к нему. Будучи евреем, я должен простить ему мои победы, потому что он римлянин. Если у тебя есть еще что сказать мне, дочь Балтазара, то говори быстрее, ради Господа Бога Израиля, потому что, когда кровь моя закипит в моих жилах, я могу позабыть о том, что ты женщина, и женщина красивая! Я могу увидеть в тебе только шпионку своего хозяина, тем более ненавистную мне, потому что твой хозяин – римлянин. Говори же, и побыстрее.

Сняв руку с его плеча, она отступила на шаг назад, и все зло ее души сосредоточилось в ее взоре и голосе.

– Ты просто пожиратель падали! Возмечтал, что я люблю тебя, когда я знала Мессалу! Такие, как ты, рождены, чтобы служить ему. Он бы был удовлетворен, получив шесть талантов; но я говорю тебе, что к шести талантам ты должен добавить еще двадцать – двадцать, ты слышишь? Тебе придется заплатить за все то время, которое я провела с тобой, лишая себя общения с ним. Торговец, живущий в этом доме, хранит твои деньги. Если завтра к полудню он не получит от тебя распоряжения передать Мессале двадцать шесть талантов – запомни эту сумму, – тебе придется объясняться с Сеяном. Подумай об этом и – прощай!

Повернувшись, она направилась было к двери, но теперь уже он преградил ей путь.

– Древний Египет живет в тебе, – сказал он. – Увидишь ли ты Мессалу завтра или позже, здесь или в Риме, передай ему мои слова. Скажи ему, что я вернул себе деньги, в том числе и шесть талантов, которые он забрал у меня, похитив состояние моего отца. Скажи ему, что я выжил на галерах, на которые он отправил меня, и у меня прибывает сил при мысли о его бедности и бесчестье. Скажи ему – я считаю его увечье, нанесенное моими руками, проклятием Господа Бога Израиля ему, более страшным, чем смерть, и куда более заслуженным за его преступления против беззащитных. Скажи ему, что мои мать и сестра, которых он отправил в камеру Антониевой башни, чтобы они умерли там от проказы, живы и здоровы, излеченные силой того самого Назаретянина, которого ты так презираешь. Скажи ему, что, к моему полному счастью, они воссоединились со мной и окружили меня своей любовью, купаясь в которой я позабуду ту грязную страсть, которую ты пыталась внушить к себе. Скажи ему – хотя это я говорю также и для тебя, коварное существо, – скажи ему, что, когда Сеян придет грабить меня, он не найдет ничего; что все наследство дуумвира, в том числе вилла в Мизенах, уже продано, а деньги эти, как и выручка от продаж, уже странствуют по рынкам всего света в виде векселей, на которые он не сможет наложить свои лапы. Скажи ему, что этот дом, а также товары, суда и караваны, которые трудами Симонидиса приносят такой невероятный доход, пребывают под охраной императорской гвардии. Скажи еще ему, что даже если бы это было и не так и деньги и собственность были бы при мне, то он все равно не получил бы малейшей части их: у меня был бы еще один выход – передать их в качестве дара цезарю. Все это, о Египет, я вынес из атриев великой столицы. И еще скажи ему, что, несмотря на все свое презрение к нему, я не посылаю ему словесных проклятий, но, как лучшее выражение моей неумирающей ненависти, я посылаю ему ту, которая станет для него олицетворением всех моих проклятий – когда он будет смотреть на тебя, передающую ему мое послание, его римская проницательность подскажет ему, что я имел в виду. Теперь ступай – мне тоже пора пускаться в путь.