Читать книгу "Доктрина шока - Наоми Кляйн"

Любая стратегия использования новых возможностей, возникающих после болезненного шока, во многом основана на неожиданности. По определению состояние шока — это момент, когда возникает разрыв между стремительно развивающимися событиями и доступной информацией, которая позволила бы эти события объяснить. Французский мыслитель Жан Бодрийяр называл террористические акты «переизбытком реальности»; в этом смысле события 11 сентября для Северной Америки оказались поначалу чистым несчастным случаем, сырой реальностью, не переработанной с помощью подходящей истории, нарратива или чего-либо, что позволило бы заполнить пустоту между реальностью и пониманием. Не имея объяснительной истории, мы — как это случилось со многими после 11 сентября — становимся особенно податливыми к внушениям тех людей, которые готовы использовать возможности хаоса ради своих целей. Но как только мы обретаем свой нарратив, позволяющий взглянуть на событие шока в перспективе, мы восстанавливаем ориентацию, и мир для нас снова обретает смысл.

Это прекрасно понимают люди, которые в тюрьмах при допросах используют шок и регрессию. Именно поэтому учебники ЦРУ настойчиво рекомендуют изолировать арестованного, что позволяет создать новое представление под действием сенсорной информации других заключенных, даже от общения с охранниками. «Заключенных следует изолировать, — говорится в руководстве 1983 года. — Изоляцию — как физическую, так и психологическую — следует сохранять с самого момента задержания». Тюремщики знают, что заключенные разговаривают друг с другом. Они предупреждают друг друга о том, чего следует ожидать; они обмениваются записками, передавая их через решетку. И когда это происходит, тюремщики теряют свои преимущества. У них остается власть причинять боль, но они потеряли самые мощные психологические средства манипуляции, позволяющие «сломать» заключенного: замешательство, дезориентацию и неожиданность. Без этих элементов не вызовешь шока.

То же самое можно сказать об обществе в целом. Когда многие люди начинают понимать весь механизм действия шоковой доктрины, все общество труднее застать врасплох, труднее лишить ориентации, оно становится устойчивее к воздействию шока. Крайне жестокая разновидность капитализма катастроф, которая вступила в полную силу после 11 сентября, отчасти объясняется тем, что относительно слабые формы шока — долговые кризисы, обесценивание валюты или угроза отстать от хода истории — уже утратили свою силу от частого использования. Но сегодня даже ужасающий шок войны или стихийного бедствия не всегда порождает тот уровень дезориентации, который необходим для внедрения непопулярной программы экономической шоковой терапии. В мире уже появилось слишком много людей, которые напрямую столкнулись с шоковой доктриной: они понимают механизм ее работы, они пообщались с другими узниками, обменявшись записками через прутья решетки, так что критически важный элемент неожиданности уже не работает.

Удивительным примером этого является реакция миллионов ливанцев на попытку международных кредиторов навязать им «реформы» свободного рынка в качестве условия оказания помощи в реконструкции после нападения Израиля в 2006 году. Казалось бы, ничто не могло помешать осуществлению этого плана, поскольку страна крайне нуждалась в деньгах. Еще до войны Ливан был одним из самых крупных должников в мире, а ущерб от разрушения дорог, мостов и взлетно-посадочных полос после нападения оценивали примерно в 9 миллиардов долларов. Поэтому когда в январе 2007 года представители 30 богатых стран собрались в Париже, чтобы предложить Ливану 7,6 миллиарда долларов в виде займов и грантов, никто не сомневался, что правительство согласится на любые условия получения помощи. Это был стандартный набор условий: приватизация телефонной и электрической сети, повышение цен на топливо, сокращение расходов общественных служб и увеличение и без того спорного налога с продаж. По подсчетам ливанского экономиста Камала Хамдана, в результате «расходы семьи увеличатся на 15 процентов из-за повышения налогов и колебания цен» — классическое наказание после достижения мира. Что же касается самой реконструкции, ею будут распоряжаться монстры капитализма катастроф, которые не нуждаются в местной рабочей силе или местных субподрядчиках.

Государственному секретарю США Кондолизе Райе задали вопрос о том, не являются ли такие масштабные требования вмешательством чужих стран во внутренние дела Ливана. Она ответила: «В Ливане демократия. Это означает, что Ливан также проводит важные экономические реформы, которые крайне необходимы для проведения работ». Ливанский министр Фуад Синьора, поддерживаемый Западом, легко согласился на эти условия, пожав плечами и сказав, что «приватизация придумана не в Ливане». Чтобы продемонстрировать свою готовность играть по предложенным правилам, он нанял связанную с Бушем занимавшуюся наблюдением компанию Booz Allen Hamilton, чтобы та служила посредником в процессе приватизации телефонной связи.

Но ливанцы не собирались с этим соглашаться. Несмотря на то что дома многих из них все еще лежали в развалинах, тысячи людей приняли участие во всеобщей забастовке, организованной коалицией профсоюзов и политических партий, включая исламистскую партию «Хезболла». Демонстранты заявляли, что, если для получения средств на восстановление требуется поднять стоимость жизни людей, пострадавших от войны, это нельзя называть помощью. И пока Синьора показывал свою лояльность кредиторам в Париже, вся страна замерла из-за повсеместных протестов и перекрытых демонстрантами дорог. Это было первым в истории народным возмущением, непосредственно направленным против капитализма катастроф, следующего за войной. Демонстранты также устроили сидячую забастовку, из-за чего центр Бейрута на два месяца превратился в помесь палаточного лагеря и уличного карнавала. Многие репортеры говорили, что это была демонстрация силы со стороны «Хезболлы», однако Мохамад Баззи, глава ближневосточного отделения нью-йоркской газеты Newsday, говорил, что подобная интерпретация фактов не позволяет заметить главного: «Главным мотивом, заставившим этих людей разбить свой лагерь в центре города, были не Иран или Сирия и не споры суннитов с шиитами. Этим мотивом было экономическое неравенство, которое десятилетиями испытывали на себе ливанские шииты. Это было восстание бедняков и рабочего класса».

Место, выбранное для забастовки, красноречиво объясняет, почему ливанцы оказались настолько устойчивыми относительно шока. Эту часть в центре Бейрута местные жители называют «Солидер» — по имени частной компании Solidere, занимающейся развитием, которая почти все тут построила и захватила во владение. Этот район появился в результате последней реконструкции Ливана. В начале 1990-х, после 15-летней гражданской войны, в стране наступила разруха, а государство было в долгах, денег на реконструкцию ему не хватало. Бизнесмен и миллиардер (ставший позднее премьер-министром) Рафик Харири сделал предложение: передайте ему право на владение землей во всем центре города — и тогда его новая компания Solidere, занимающаяся недвижимостью, превратит его в «Сингапур на Ближнем Востоке». Харири, убитый при взрыве машины в феврале 2005 года, снес почти все строения, превратив город в «чистый листок». А затем на месте древних базаров стали появляться пристани для яхт и роскошные частные жилые дома (некоторые были снабжены подъемниками для лимузинов) и пышные торговые центры. Почти все в деловом районе — здания, дворцы, служба охраны — является собственностью Solidere.