Читать книгу "Любовь рождается зимой - Саймон Ван Бой"

«Но не у евреев?» – спросила я.

«Тут все немного сложнее», – сказал он, но таким тоном, чтобы дать понять, что я отчасти права.

На следующий день мы пошли в Маккарен-парк и слепили снеговика. Латиноамериканский мальчишка помог нам его украсить. Он немного подержался за мою руку. Потом сказал, что нам с Брайаном нужно пожениться. Брайан взглянул на меня и рассмеялся, потом спросил, не согласится ли мальчик выпить с нами по чашке горячего шоколада в кафе «Гринпойнт». Мальчик принял приглашение. Я не собиралась ни с кем делиться Брайаном, но мне нравилось, что он был открыт для общения. Я предложила мальчику позвонить маме и предупредить, куда он направляется. Я дала ему свой сотовый телефон. Вечером того дня я не нашла в исходящих незнакомого номера. Мальчик просто приложил телефон к уху и сделал вид, что разговаривает.

Тот день был одним из лучших дней, проведенных мной в чьей-либо компании. Вечером мы отправились в ресторан фондю, а после – всю ночь напролет пили и слушали Гетца и Жильберто. Я танцевала. Брайан наблюдал за мной.

Неделю спустя, когда снег растаял, мы решили отправиться на длинные выходные в Швецию. Поездка обошлась нам дороже, чем мы предполагали, ведь всегда забываешь принять в расчет такие траты, как такси до аэропорта или деньги, беззаботно просаженные в магазинах беспошлинной торговли. Мы к тому времени оба были в магистратуре, так что расплачиваться за поездку пришлось целый год. Я помню, что мы держались за руки в самолете. Ритуалы любви бесценны, ведь мы никогда не знаем, что́ нам уготовила судьба. Страх потери усиливает наслаждение, и одного без другого не бывает.

Доктор Феликсон осмотрел Дженнифер с глазу на глаз. Она плакала. Потом мы услышали голос доктора. По всей видимости, он разговаривал с отцом Брайана по телефону. Прежде чем уйти, он попросил нас звонить ему, если появятся вопросы, и добавил, что, с Божьей помощью, все мы это происшествие переживем. Я была слишком измотана, чтобы достать из машины свою визитку, и пообещала написать ему электронное письмо. Стоит ли говорить, что письма я так и не написала.

Вскоре после ухода доктора успокоительные стали клонить Дженнифер в сон, словно буксир, вытягивающий корабль на морской простор. Она пробормотала, что если Алан позвонит или приедет, сказать ему, что она умерла. Я кивнула.

Затем она легла на диван, и успокоительные утянули ее в сон так быстро, что она засопела, едва закрыв глаза.

Я сама удивилась тому, что поняла, почему она не смогла пойти и лечь в спальне. Я накрыла ее еще одним покрывалом. Ночью температура тела падает.

Брайан подошел и обнял меня. Он выключил свет и поцеловал меня в губы. Вдруг мне стало не по себе.

Я отстранилась.

Пару мгновений он оставался недвижим.

Потом поцеловал меня в лоб и вышел. Я услышала, как он завел машину и уехал. Он не рассердился, ведь мы понимаем друг друга с полуслова – словно две карты в атласе, прижатые друг к другу лицами.

Виной тому могла быть полутьма комнаты, или аромат позднего лета, проникающий внутрь, невзирая на сетки на окнах, или даже – прикосновение диванной обивки к моим голым ногам. Все это было словно реквизитом, искусно расставленным моей памятью, которая решила перенести меня в давно прошедший день моей жизни.

Во мне затрепетало ощущение детства, подлинное ощущение себя в двухлетнем возрасте. Я замерла. Словно пещерный человек, которому случайно удалось высечь огонь и которому больше всего на свете хочется, чтобы он не потух еще пусть несколько мгновений.

Словно я, двухлетняя, сидела у себя внутри, как предпоследняя по величине матрешка. Теперь она всплыла на поверхность моего сознания, и я почувствовала с абсолютной точностью, каково было быть двухлетней девочкой в один особенный день из семидесятых.

Мои родители привели меня в парк напротив нашего дома, чтобы отметить мой день рождения. Они пригласили гостей, пришли дети. Не мои друзья, а просто другие дети. Моими лучшими друзьями были родители, отчего и было так больно, когда они меня за что-то отчитывали.

Мои ноги оторвались от пола и подтянулись к уменьшающемуся телу. Я снова почувствовала запекшиеся ссадины на коленках, словно маленькие островки. Язык прошелся по местам, где когда-то не было зубов. Засохший праздничный торт. Сок с крошками в нем. Легкая тошнота. Я представила себе свечи, но ощущение было сильнее и глубже, чем вызываемые мной зрительные образы. Так, будто я вернулась в тот день, но без способности видеть и осязать. Я помню, как бежала по высокой траве. Я чувствую как травинки касаются моих ног, будто длинные тонкие руки. Пронзительные крики других детей. Подарки, спускаемые ко мне большими, чужими руками.

Конец праздника. Я не хотела идти домой. Мне было обидно, что всем нужно было разойтись. Я хотела перемотать день заново. Потом я погналась за мальчиком. Мои родители что-то кричат мне. Его родители наблюдают за нами, улыбаются, подбадривают. Он падает, оборачивается, смеясь. Я тоже смеюсь. Я подбегаю к нему. Беру его за руку и вонзаю в нее зубы. Ниоткуда появляется кровь, растекается по коже. Он смотрит на свою руку. Начинает кричать, его родители подскакивают и бегут к нам. Его подхватывают, словно жука. Я хочу сказать им, что я тигр, а тигры кусают. Я хочу им напомнить, что я могу быть тигром. Лицо мальчика наливается краской, когда он оказывается в гнезде маминых рук. Я замечаю, что тон плача сменился – вместо шока что-то другое. Он поднимает руку. Его мама целует место укуса. Она баюкает его. Его отец стоит выпрямившись, оглядываясь по сторонам, беспомощный, жалкий.

Я приросла к месту от страха. Вдруг кто-то сдергивает вниз мой подгузник. Я пытаюсь вырваться, но мамина рука хватает меня за мягкое место. Треск ее ладони о мою плоть. Мое маленькое тело, дергающееся вперед при каждом ударе. Мое рассерженное лицо, вздернутая губа, словно блестящая темно-красная волна.

Мои глаза открыты, но сама я – почти без чувств от шока и унижения.

Я чувствую прикосновение ветра к моей оголенной попке. Моя мама уходит. Во мне горит огонь переживаний, слишком больших для моего маленького тела. Меня раздели на глазах у всех. На траве – капли крови. Взрослые собрались вокруг и смотрят вниз, на меня, с сожалением.

Я слышу, как женщина спрашивает, мальчик я или девочка.

Мне страшно даже подтянуть свой подгузник.

Моя мама ушла от меня.

Мой отец несет меня через лужайку к нашему дому. Как только он подтянул мой подгузник, я обкакалась. Он потрепал меня по голове. Моя мама осталась в парке, скрестив руки на груди. Она сняла свои выходные туфли.

Мой отец говорит мне: «Кусаться нельзя – кусаться плохо». Но он не вкладывает в эти слова чувства. Мы добираемся до дома.

Отец относит меня в родительскую спальню. Он закрывает жалюзи, но полосы света пробиваются и лежат на полу, словно ребра небесного существа, в животе которого я оказалась. Меня раздевают до подгузника. Он полон до верха. Мне было так страшно, что я боялась даже заплакать. Я испугалась, что меня могут убить, хотя я не знала, что такое смерть. Обивка стула пристала к моим маленьким, пухлым ножкам. Это был день моего рождения. Мне исполнилось два года. Пот тонким полотном засох на моей коже.