Читать книгу "Вожди и заговорщики - Александр Шубин"

Противники Троцкого увидели в этом попытку «развенчать старую гвардию и демагогически пощекотать молодежь, для того, чтобы открыть и расширить щелочку между этими основными отрядами нашей партии»[80]. Но Троцкий предлагает средство, чтобы «щелочка» не возникла. Это — внутрипартийная демократия: «Только постоянное взаимодействие старшего поколения с младшим, в рамках партийной демократии, может сохранить старую гвардию, как революционный фактор. Иначе старики могут окостенеть и незаметно для себя стать наиболее законченным выражением аппаратного бюрократизма»[81]. Получается, что не старики, впадающие в аппаратный бюрократизм, должны учить подрастающие кадры, а подрастающие кадры — стариков. Троцкий и сам выражал готовность учиться у молодежи. Коснувшись этой темы, Сталин намекнул Троцкому, что большевистская «старая гвардия» не относит его к своим рядам: «Троцкий, как видно из его письма, причисляет себя к старой гвардии большевиков, проявляя тем самым готовность принять на себя те возможные обвинения, которые могут пасть на голову старой гвардии, если она в самом деле встает на путь перерождения… Но я должен защитить Троцкого от Троцкого, ибо он, по понятным причинам, не может и не должен нести ответственность за возможное перерождение основных кадров старой большевистской гвардии»[82]. «Понятные причины» — это то обстоятельство, что Троцкий вступил в партию большевиков в 1917 г. Массам, привыкшим видеть в Троцком одного из вождей большевистской революции, было неведомо, что он долго боролся с ленинским диктаторством, был меньшевиком. Так возникла опасная для Троцкого тема его меньшевистского прошлого. Отвечая на эти обвинения, Троцкий пишет в своей брошюре, вышедшей накануне январской партконференции: «я вовсе не считаю тот путь, которым я шел к ленинизму, менее надежным и прочным, чем другие пути. Я шел к Ленину с боями, но я пришел к нему полностью и целиком»[83].

В 1923 г. Троцкий по своим взглядам был дальше от меньшевизма, чем Сталин и Бухарин, так как он выступал за ускорение темпов индустриализации. Но дискуссия 1923 г. велась не об этом, а о демократии, и здесь в программе Троцкого можно было увидеть возвращение к меньшевизму с его практикой внутрипартийной демократии: «Нужно, чтобы партия, в лице всех своих ячеек и объединений, вернула себе коллективную инициативу, право свободной товарищеской критики — без опаски и без оглядки, — право организационного самоопределения»[84].

Покушение на партийный аппарат, на его власть и стабильность, было недопустимо для большинства Политбюро. Оно восприняло это как «лозунг ломки аппарата»[85]. Массы рабочих и молодежи, заполняющие партийно — государственные кабинеты, вытесняющие оттуда чиновников, пусть эгоистичных, но хоть как — то научившихся работать. Кошмар дезорганизации. Но проблема собственных социальных интересов аппарата, поставленная в партии большевиков Лениным, развернутая Троцким оставалась и после поражения оппозиции. Потом ее придется решать Сталину. Все стратеги коммунистического движения сталкивались с этой проблемой. Они либо пытались бороться с бюрократическим классом, как Ленин, Троцкий, а затем и Сталин, либо подстраивались под него, как Брежнев. Но в рамках государственного социализма с его экономическим централизмом и политической авторитарностью, влияние самостоятельных социальных интересов бюрократии доминировало неизбежно — несмотря на идеологические заклинания и кровавый террор.

Подготовленных кадров не хватает. Троцкий предлагает выдвигать новичков снизу, как носителей мнения масс. Сталин считает необходимым подбирать их сверху, при условии лояльности руководящей группе, постепенно обучать административно — управленческому делу. Только так можно оградить руководящее ядро от «заражения мелкобуржуазной стихией», то есть интересами различных слоев общества, чуждыми большевистской стратегии. Иначе — отклонение от пути строительства коммунизма. Троцкий считает, что такое перерождение будет возможно при условии нарастания влияния частного капитала, его «смычки» с крестьянством и оторвавшимся от пролетариата частью аппарата. Это — основа для «термидора». В этом — опасность НЭПа и бюрократизации. Поэтому Троцкий выступает одновременно за рост внутрипартийной демократии и усиление давления на рыночную стихию, против экономической и политической демократии вне партии. Но он не предлагает конкретных механизмов внутрипартийной демократии, кроме некоторой свободы группировок. Сталин предлагает принципиально иной взгляд на демократию: «Самая большая опасность, — говорит Троцкий, — заключается в бюрократизации партийного аппарата. Это тоже неверно. Опасность состоит не в этом, а в возможности реального отрыва партии от беспартийных масс»[86]. Даже бюрократическая партия, если она проводит политику в интересах рабочего класса (Сталин не говорит здесь о крестьянстве, но явно имеет его в виду), может существовать и развиваться. А демократически организованная партия, потерявшая связь с классом — нет. Политической идеей Сталина и его союзников становится просвещенный авторитаризм.

Статья Троцкого, за которой последовало несколько других, которые вместе были изданы в январе отдельной брошюрой «Новый курс», возмутили большинство Политбюро. «Нападение на бюрократию» и утверждение о «перерождении кадров» было воспринято «старой гвардией» как нападение на себя. 14 декабря была официально объявлена дискуссия, с разгромными статьями против Троцкого и его союзников выступили Сталин, Бухарин, Каменев, Зиновьев и другие авторы.

В партии было принято время от времени дискутировать, чтобы «выяснить мнение масс» (разумеется, коммунистических). Поскольку Х съезд запретил партии и группировки, дискуссии объявлялись специально, чтобы их участники не боялись прослыть фракционерами. Но, поскольку позиция большинства Политбюро тоже выносилась на обсуждение, то большинство коммунистов не рисковали «плевать против ветра» и спорить с мнением руководства. Противопоставив свою позицию большинству Политбюро, Троцкий показал, что он — «не руководство». Его рискнуло поддержать только идейное радикальное меньшинство партии. Так теперь будет всегда. Но это не значит, что оппозиции сочувствовало ровно столько людей, сколько за нее голосовало. И стоило ситуации измениться, молчаливая масса скрытых троцкистов могла выйти из тени. Сталин не переставал учитывать это обстоятельство.

Но если партийное «болото» пассивно, хотя и с интересом наблюдало за ходом дискуссии, часть партии боролась против троцкизма с огоньком. В конце 1923 г. против Троцкого сплотились разнородные социально — политические силы. Это были и последовательные сторонники расширения рыночных отношений на основе НЭПа, впоследствии известные как «правые» (Н. Бухарин, А. Рыков, М. Томский) и примыкавшие в это время к ним Ф. Дзержинский и М. Калинин. За ними стояла масса трудящихся (по долгу службы их интересы отстаивали прежде всего «всесоюзный староста», глава Советских органов Калинин и глава профсоюзов Томский), большинство спецов, надеявшихся на постепенное возвращение большевизма к эволюционному пути через капитализм в сторону социализма (их влиянию были подвержены такие руководители, как Рыков и Дзержинский). Для этих социальных слоев революционная фразеология Троцкого грозила новыми потрясениями, от которых страна устала. Бухарин был настроен против Троцкого как идеолог против идеолога — их стратегия развития НЭПа была действительно различной, что станет очевидно позднее. Дзержинский видел в Троцком возможного диктатора, будущего «Бонапарта» и «могильщика революции». Зиновьев, Каменев и Сталин не любили Троцкого лично, как выскочку, пришедшего в партию «на готовенькое», а теперь претендующего на роль ее стратега и лидера, на развитие идей их учителя Ленина. Руководителей партии раздражало стремление оппозиционеров рассуждать о стратегии, критиковать курс, вместо того, чтобы выполнить порученное дело. Так, письмо 46–ти, подписанное Пятаковым, критиковало политику ЦК за отсутствие эффективного управления трестами. Каменев напомнил, что назначая Пятакова в ВСНХ, ему сказали: «твоя задача — собрать разлетевшихся птичек, тресты. После этого т. Пятаков приходит и говорит: не только эта задача не разрешена, но и не поставлена»[87]. В набросках речи Каменев еще более раздражен: «Споткнулись. Шишка. Мальчик. Не понимает кризиса»[88]. Этот мальчишка Пятаков не понимает причин кризиса и споткнулся, набил себе шишку. Но Троцкий — не мальчишка, он считает себя вправе вмешиваться в любой вопрос, указывать на недостатки, часто — задним числом. Каменев иронизировал: «как бы выдумать рецепт быть „умным“ не после конца квартала, а до него? Вот бы дать задачу придумать этот рецепт Госплану и применить его к Троцкому»[89].