Читать книгу "С начала и до конца - Ольга Аникина"

За окном ничего не было — вернее, казалось, что там просто дворовый колодец. На самом же деле стёкла, вставленные в оконные проёмы этой квартиры, обладали способностью показывать не то, что кажется — а то, что было на самом деле. Чаще всего за окнами виднелось озеро или другой маленький водоём, зимой — затянутый ряской льда, осенью — вымощенный кленовым янтарём, летом — окутанный серебряным дымом. Иногда Игорь и Анна видели за окнами лес, они очень любили смотреть на лес в июле, когда сосны источали смолистую горечь.

В доме молчали и стены, и тонкие трёхслойные занавески, и глухие шоколадные портьеры в спальне. Даже маятник, перемешивающий густое, как мёд, время, качаясь, не издавал звуков, однако часы с корпусом из тёмного дерева, стоящие в гостиной, никогда не отставали и не останавливались. Игорь иногда задумывался об их устройстве, но никогда не решался подойти к ним и разобрать: казалось, часы улавливали даже само возникновение таких мыслей и в ответ на них дерево становилось холодным и твёрдым, как каменная плита.

Когда в доме было тихо, в его пространстве становилось особенно хорошо. Может, потому, что комнаты были устроены специально для тишины. Не исключено, что раньше, до Игоря и Анны, здесь жили очень счастливые и мудрые люди. Анна сразу поняла, что в доме нельзя ни суетиться, ни кричать, ни спешить. В спешке и беготне что-то происходило со светом и тенями, с запахами и рисунком стен. Казалось, даже потолок реагировал на вибрации непокоя, его балки словно смещались, он как будто наклонялся и кубистически менял форму. Поэтому Анна ходила по комнатам медленно, не спеша, тихо разговаривала с Мизерерусом, а когда всё было сделано — сидела на диване и, завернувшись в плед, читала или смотрела в окно.

Если бы у Игоря и Анны были дети, еще неизвестно, как принял бы их этот дом. Скорее всего, его очарование было бы разрушено, его дыхание сбилось бы, в ритме его сердца появились бы перебои. Наступило бы смутное время смены царств.

Нет, дом не ждал новых людей. Он сначала с небрежным благоволением, а после — с хозяйской расчётливой сметливостью принял своих новых жильцов, доставшись им с оказией, на пять лет. Снятый по старой цене, с большой предоплатой вперед, дом вполне мог считаться собственностью Анны и Игоря — хотя, по сути, сам по себе он отрицал всякую возможность принадлежности к чему-либо. Он был вне времени и сферы влияния; у него даже не было лица, но был — лик. И лик этот мог изменять всё попадавшее в пространство его взгляда.

Нельзя было жить в этом доме и одновременно биться насмерть за какую-нибудь шмотку в магазине распродаж, или торопить приятелей с возвращением старых долгов, или говорить о людях плохо. Нельзя было жаловаться или даже сетовать на что-то в мыслях. Дом всё это отторгал пылью, холодом и тьмой.

Дом не принимал прошлое и воспоминания о нём. Это как-то незаметно, само собой, дошло до Анны и Игоря — до каждого по-своему. Обоим было далеко за сорок, и первое время они, по привычке, пытались говорить о том, что когда-то происходило в их жизни. Но, неясным образом, каждый раз по ночам гости из прошлого превращались в острые предметы — ножи, бритвы, иголки — или в куски неизвестно откуда взявшейся жёлто-коричневой пастообразной пыли. Однажды, например, опасная бритва обнаружилась утром на подушке возле самых сомкнутых век Игоря, угрожая пропороть насквозь глазное яблоко. Анна быстро убрала страшную вещь, но они оба, ни слова друг другу не сказав, перестали что-либо вспоминать.

К ним иногда приходили дети — дочь Анны, студентка второго курса Академии искусств, и два сына Игоря, оба уже женатые, а один из них — аж во второй раз. Эти два молодых мужчины и юная женщина были для жильцов дома просто приятелями, когда-то, возможно, близкими, а теперь — чужеватыми и неожиданными людьми, они приносили с собой разнообразие, схожее с новизной экзотической кухни, которую можно попробовать раз в месяц, но невозможно есть каждый день.

Как-то раз, в первый год их жизни в доме, Анна подошла вечером к Игорю и почти произнесла слова, беспомощные и жалкие, ненужные, они уже жили в её выдохе и взгляде. Но не посмела, потому что стены вдруг начали терять свой золотистый свет и по полу потянуло сквозняком. Игорь тоже заметил перемену, и, чтобы не обидеть Анну, сказал ей что-то, кажется, о погоде. И они замолчали. Дом не принимал ничего такого, что не было бы важно здесь и сейчас. На следующий день Анна убирала налетевшую в комнаты невесть откуда вязкую землистую пыль и проклинала себя за недогадливость. С тех пор никто из них не смел даже мысленно тревожить капризное и мудрое жилище. Когда же дом был спокоен, он давал своим жильцам понять, что воздух его — драгоценен и они сами — бессмертны, потому что нет ничего счастливей и истинней, чем то мгновение, что прожито сию секунду.

Дом изменил их — они почти не покидали этих стен, выходя разве что за покупками. Игорь выучился курить вишнёвый табак и начал переводить с итальянского — уже не по работе, а просто для себя. Переводы глуповатых полулитературных текстов и научных технических публикаций ему давались в равной степени легко. Но совсем иначе дело обстояло с настоящей классикой, которую раньше Игорь не понимал, потому что не мог на ней заработать. А теперь он часами просиживал в кабинете и то так, то эдак вертел итальянскую строчку, а дом тихо дышал ему в спину теплом.

Анна научилась шить. Она раньше работала мастером по сложным женским причёскам, а сейчас сидела дома и шила игрушки — маленьких ангелов, братьев Мизереруса, и ещё — смешных длинноухих зайцев, голубей и котов. Игрушки расходились по небольшим лавочкам и пользовались спросом: видимо, дом наделял своих тряпичных новорождённых детей настоящими игрушечными душами.

Когда вечерами на маленькой кухне открывали сухое вино, оно наполняло бокалы и заливало глубоким тёмным огнём комнаты, окна, двух людей за столом. Вино светилось в них, перемещало их взгляды и мысли, дразнило слух гудением дудочек откуда-то из-под потолка, будило цветы, которые прятались в самых неожиданных местах дома и могли высунуть свои насмешливые красные бутоны из любой щели, а потом раскрывались, внезапно и бесстыже, и превращались в прикосновения руки к плечу, в дыхание, шёпот, жар, смех. Становились сном, беспамятством, бессмыслицей, всхлипом и снова сном, без единого человеческого слова. А Мизерерус смотрел на происходящее со своего подоконника и пел.

Стоял сочельник, тысяча восемьсот девяносто третий день был на исходе, когда в дверь позвонили. Анна и Игорь переглянулись, потом Анна скинула с плеч плед, положила на столик недошитую бархатную птицу, встала и подошла к двери. В пространстве лестничной клетки стояли двое.

— Здравствуйте, — сказала девушка, стряхивая снег с воротника узкого и старомодного пальто. — Мы от хозяйки.

Парень, стоящий рядом с ней, виновато улыбнулся.

Молодые люди сели в кресла, и Анна принесла чай с миндальным печеньем. Игорь, казалось, не оторвался от книги, только слегка улыбнулся вошедшим и кивнул им, едва взглянув на них поверх очков, а потом снова углубился в чтение. Девушка из-за своих остроконечных ушек, торчащих под светлыми волосами, походила на эльфа. Молодой человек всё так же улыбался и с восторгом осматривал гостиную. По стенам комнаты тёк волнами свет, такой же, как и обычно, золотистый с коричневыми нотками. Пахло корицей. За окном шумели деревья. Девушка снова хотела было что-то сказать, но Анна уже кивнула ей понимающе. Игорь перевернул страницу.