Читать книгу "Фельдмаршал Румянцев - Арсений Замостьянов"

После схватки Апраксин запретил преследование — и никто не нарушил приказ командующего. Позже он всё-таки пошлёт в погоню конницу Сибильского — но пруссаки к тому времени отступят далеко и рейд не принесёт успеха.

Состоялась историческая победа — прусская армия впервые оказалась поверженной. Румянцев проявил себя наилучшим образом. Почему же в реляции Апраксина не звучит фамилия будущего графа Задунайского? Пётр Александрович не получит ордена за Гросс-Егерсдорф. Любимца фортуны обошли наградами… Каждый яркий полководец проходит через череду начальственного неприятия.

Старшие смотрят с ревностью на успехи молодых да ранних — и Апраксин косился на Румянцева неприязненно.

С вестью о победе в Петербург полетит Панин — не худший генерал в колоде Апраксина. При Гросс-Егерсдорфе он не был первым среди равных, но чести удостоился. Императрица осыпала его наградами: тут и орден Святого Александра Невского, и десять тысяч червонцев… Слухи о царской щедрости уязвляли Румянцева, он чувствовал себя несправедливо обойдённым. А соперничество с Паниным будет продолжаться долго.

Череда сражений началась для русской армии победно — так героическое начало определило весь ход войны. А если бы Румянцев не ринулся сквозь чащобу — всё обернулось бы иначе.

После Гросс-Егерсдорфа путь на Кенигсберг ничто не преграждало. Но Апраксин медлил, топтался на месте. Что его останавливало — тяжёлые потери, полководческая нерешительность или ожидание политических перемен? Даже в школьных учебниках утвердилась формула «предательство Апраксина». Неужели речь шла о банальной измене и дородный фельдмаршал оказался платным агентом прусской или британской короны? Прямых доказательств предательства не представили даже самые убеждённые противники Апраксина. Сам главнокомандующий объяснял промедление и последующее отступление болезнями и отсутствием продовольствия.

О мародёрстве русских в Восточной Пруссии в Европе сложены легенды. Казаки и калмыки в этих рассказах предстают заправскими изуверами, садистами, не иначе. Первое явление русских в Восточную Пруссию, по этой версии, настолько истощило и озлобило местных обывателей, что русская армия быстро оказалась перед угрозой голода. Есть ли в такой трактовке агитационное преувеличение? Безусловно, Фридрих знал толк в пропаганде, во многоходовых комбинациях. Он планировал доминировать в Восточной Европе — а этого невозможно добиться одним оружием. Необходимо первенствовать и в идеологическом противостоянии, в борьбе за сердца разнопёрых подданных. Румянцев держал солдат в повиновении, создавал впечатление, что следит персонально за каждым. И войны с обывателем не допускал. Но в целом армия выглядела неуправляемой: главнокомандующему критически не хватало въедливости.

Вельможный, вальяжный Апраксин вёл себя в Пруссии как властелин, к нему стекались просители — местные купцы, дворяне. Торжественная, живописная внешность фельдмаршала внушала уважение. Он благосклонно выслушивал жалобы, держался по-царски, что-то обещал, но не давал делам ходу. Любое начинание по-фамусовски забрасывал в долгий ящик.

Императрицу да и Шуваловых уже не удовлетворяли благодушные реляции Апраксина с жалобами на снабжение и демагогией о сбережении армии. Здоровье государыни в очередной раз пошатнулось — казалось, непоправимо. И тут Бестужев впервые крупно просчитался. В эти дни ему бы употребить все силы на умасливание императрицы, а канцлер в письме Апраксину вызвал того в столицу, намекнув на скорую кончину монархини. Сохранить это письмо в тайне не удалось. Императрица одолела болезнь. Ей представили деятельность Бестужева в таком свете, что она подумывала даже о смертной казни для предателя. Всесильный канцлер оказался не готов к такому повороту событий, он впервые ничего не смог противопоставить недругам. И английская поддержка не помогла. А ведь Алексей Петрович руководил внешней политикой империи с 1742 года, когда стал вице-канцлером при уставшем от всего князе Черкасском, которого вскоре и подсидел не без коварства. Канцлер обрёл графские титулы двух империй — Российской и Священной Римской и оба получил не по рождению, но добился кабинетными трудами. И вот — громкое крушение блистательной карьеры. Ничто не могло умерить гнев женщины, которую ещё и умело подстрекали представители голштинской партии. Недавние сторонники Бестужева умолкли, попрятались. Алексея Петровича быстро лишили не только должностей, но и титулов, орденов. Максимальный урон постарались причинить и его финансовому положению. Низложенного царедворца приговорили к «отсечению головы». Правда, в годы правления Елизаветы не состоялась ни одна смертная казнь, и бывший канцлер не стал исключением. В конце концов ему велено было «жить в деревне под караулом, дабы другие были охранены от уловления мерзкими ухищрениями состаревшегося в них злодея».

1 октября Конференция потребовала Апраксина в Петербург. Вскоре и он оказался арестантом. Череда допросов погубит его, и после его смерти пойдут слухи о его самоубийстве.

Последней рекомендацией Бестужева армии было: отступать. Освободившись от диктата канцлера, Конференция резко переменила политику. Новый главнокомандующий, Фермор, по замыслу Конференции должен был занять Пруссию.

Фермор

Что такое генерал Фермор? Сын выходца из Англии, русский полководец и граф Священной Римской империи. Его звали Вильгельмом, но в те годы более привычным для русского уха показалось сочетание Виллим Виллимович. Так и повелось.

Был адъютантом Миниха, его правой рукой. Сражался и под командованием Ласси — тоже вполне успешно. То есть впитал уроки лучших полководцев доелизаветинской эпохи. Отличился в кампаниях 1736–1738 годов, сражаясь под командованием Миниха с турками. Командовал авангардом, совершал подвиги. Однажды — дело было в 37-м году — небольшой, в 350 сабель, конный отряд Фермора был окружён турецко-татарскими войсками, раз в десять превосходившими его численно. Невозмутимый Фермор построил пешее каре и отразил атаку. Был тяжело ранен — и, конечно, этот подвиг заметили, произвели Фермора в генерал-майоры. В 1739 году генерал Фермор не менее храбро бился при Ставучанах, ворвался в лагерь Вели-паши. После этой битвы турецкая армия отступила за Дунай, и вскоре был подписан Белградский мир, по которому Россия получила Азов, но не имела право держать на Чёрном море военный флот. Тяжёлая война, в которой от жары, голода и болезней русская армия потеряла до ста тысяч солдат, была завершена. Фермор на этой войне заработал не только ордена и чины, но и уникальный опыт, который будет жадно перенимать у него Суворов.

В шведскую кампанию 1741 года под командованием Ласси он проявил себя наилучшим образом при взятии Вильманстранда, чем существенно упрочил своё положение в армии. Там впервые его путь пересёкся с румянцевским. Фермор — одно из главных действующих лиц Семилетней войны, в которой он участвовал в высоком чине генерал-аншефа. В 1757-м прославился взятием Мемеля, участвовал в боевых действиях при Гросс-Егерсдорфе. В 1758–1759 годах был главнокомандующим русскими войсками. Дивизионным дежурным при генерал-аншефе Ферморе некоторое время служил Александр Суворов, ярко проявивший себя в разных поручениях. Осторожность, порой медлительная основательность Фермора не отвечали надеждам Суворова, но служба рядом с опытным и толковым боевым генералом была отменным университетом. Можно было поучиться у Фермора и административным навыкам, умению заботиться об офицерах и солдатах, держать в голове задачи всех армейских служб. Фермор выделял Суворова, доверял ему. В истории останется изречение будущего генералиссимуса: «У меня было два отца — Суворов (то есть родной отец, Василий Иванович. — А. З.) и Фермор».