Читать книгу "Тибет и Далай-лама. Мертвый город Хара-Хото - Петр Козлов"

Войдя в монастырский двор и миновав несколько юрт и дверей, я очутился у Далай-ламского флигеля, а минуту спустя и у самого Далай-ламы, торжественно восседавшего на троне против легкой сетчатой двери. Лицо великого перерожденца было задумчиво-спокойно, чего, вероятно, нельзя было сказать относительно меня, находившегося несколько в возбужденном состоянии: ведь я стоял лицом к лицу с самим правителем Тибета, с самим Далай-ламой! Не верилось, что моя заветная мечта, взлелеянная в течение многих лет, наконец исполнилась, хотя исполнилась отчасти: я всегда мечтал сначала увидеть таинственную Лхасу, столицу Тибета, затем уже ее верховного правителя. Случилось наоборот: не видя Лхасы, я встретился с Далай-ламой, я говорил с ним.

Я невольно впился глазами в лицо великого перерожденца и с жадностью следил за всеми его движеньями. Подойдя к нему, я возложил на его руки светлый шелковый хадак[25], на что в ответ одновременно получил от Далай-ламы его хадак, голубой и тоже шелковый, очень длинный, роскошный. Почтительно, по-европейски кланяясь главе буддийской церкви и произнося приветствие от имени Русского географического общества, я вслед за этим подал знак моим спутникам приблизиться с почетными подарками и передать их в присутствии Далай-ламы его свите – министрам и секретарям.

Далай-лама приветливо улыбнулся и сделал указание поставить подарки вблизи его обычного места, затем, пригласив меня сесть на заранее приготовленный стул, стал держать по-тибетски ответную речь. Голос его был приятный, тихий, ровный; говорил Далай-лама спокойно, плавно, последовательно. Его тибетскую речь переводил на монгольский язык один из его секретарей, Кончун-сойбон, несколько лет перед этим проживший в Урге; с монгольского же языка на русский переводил Дылыков. После обычных приветственных слов: «Как вы доехали до Урги, как себя чувствуете после дороги?» и проч., Далай-лама начал благодарить Русское географическое общество, его главных представителей, а также и лиц других учреждений, способствовавших осуществлению моей поездки в Ургу. «Я уже имею удовольствие знать Русское географическое общество, – говорил Далай-лама, – оно вторично выражает мне знак своего внимания и благорасположения; вы же лично для меня интересны как человек, много путешествовавший по моей стране!»

В заключение Далай-лама сказал, что он, со своей стороны, будет просить меня, при моем отъезде в Петербург не отказать принять нечто для Географического общества. В промежутках между речью Далай-лама часто смотрел мне прямо в глаза, и каждый раз, когда наши взгляды встречались, он слегка, соблюдая достоинство, улыбался.

Вся его свита стояла в почтительной позе и говорила, кроме лиц переводивших, шепотом. Кончун-сойбон, выслушивая речь от Далай-ламы или переводя ему ответную, стоял перед правителем Тибета с опущенной вниз головою, наклоненным туловищем и самый разговор произносил вполголоса, словораздельно.

В виде угощения передо мною стояли чай и сласти. Далай-лама также спросил себе чаю, и ему была налита чашка и подана на золотом оригинальном блюдце, закрытая золотой массивной крышкой.

В течение всего времени, пока шли обычные разговоры, лицо Далай-ламы хранило величавое спокойствие, но, как только вопрос коснулся англичан, их военной экспедиции в Тибет, оно тотчас переменилось – покрылось грустью, глаза опустились и голос стал нервно обрываться.

При прощании я пожелал правителю Тибета полного успеха его благим стремлениям, на что Далай-лама приятно улыбнулся и вручил мне второй хадак с бронзово-золоченым изображением «Будды на алмазном престоле», заметив, что «мы будем часто видеться».

Обратно я направился тем же путем.

Этот день был для меня счастливейшим из всех дней, проведенных когда-либо в Азии.

В течение двух летних месяцев, прожитых мною в Урге, мне удалось познакомиться со всем двором Далай-ламы. Правитель Тибета любезно позволил моему сотруднику, Н. Я. Кожевникову, срисовать с себя несколько портретов, мне же лично сфотографировать как его флигель, так равно и лиц, сопутствовавших ему в поездке до Урги.

Сам Далай-лама не разрешил снять с себя фотографический портрет.

Как то и замечено выше, настоящий Далай-лама – есть тринадцатый перерожденец бодисатвы Авалокитешвары. В то время он являл собою молодого тридцатилетнего красивого тибетца с темными глазами, с лицом, слегка попорченным оспой и носившим следы великой озабоченности, подавленности. Его душевное спокойствие было сильно нарушено политикой англичан; в нем замечались нервность, раздражительность.

Спал Далай-лама немного: вставал с утренней зарей, ложился в полночь, а то и позже. Весь день у него был наполнен занятиями светскими и религиозными. Его помещение заключалось в небольшом красивом монастырском флигеле, разделенном на два этажа. В верхнем этаже у Далай-ламы был рабочий кабинет и спальня, в нижнем – приемная.

Весь штат при нем исчислялся в пятьдесят человек тибетцев, наполовину принадлежавших к чиновничьему духовному званию. Днем почти безотлучно при нем состояли два министра и столько же секретарей; ночью – дядька сойбон-хамбо, и два – три молодых тибетца в качестве приближенных слуг-охранителей. Двор свой Далай-лама держал в большой строгости.

Будучи отличным проповедником, мыслителем, говорят, даже глубоким философом в области буддийской философии, глава буддийской церкви в то же время по отношению к светским делам, – незаменимый дипломат, заботящийся о благе народа.

Ему не достает лишь европейской утонченности.

Со времени вступления на престол верховный правитель Тибета уже успел ознаменовать свою деятельность следующими отрадными явлениями: отменой смертной казни, обузданием чиновничьего произвола, устранением злоупотреблений китайских властей, обиравших тибетцев, поднятием народного просвещения и проч.

Надо полагать, что только одни выдающиеся умственные способности помогли Далай-ламе избежать вышеупомянутой превратности судьбы.

Бывая у Далай-ламы почти ежедневно и проводя в его обществе по нескольку часов кряду, я вынес много-много интересного и поучительного.

Теперь надо было собираться в Петербург.