Читать книгу "Проклятое наследство - Татьяна Корсакова"

Из этого сна Анна вынырнула с твердой уверенностью, что сном его можно считать лишь отчасти, что в большей степени это старые воспоминания, погребенные под ворохом более новых, более ярких, менее опасных… Почему те воспоминания опасны, она не знала, но иррациональной этой уверенности даже не удивлялась, как не удивлялась и внезапно возникшему желанию докопаться до истины. Во что бы то ни стало!

Первым делом Анна написала письмо Августу Бергу. Это было полное неловкости и детских глупостей письмо, отправленное в неведомый Чернокаменск в наивной надежде, что оно непременно найдет того, кому адресовано.

Не нашло. Или нашло, но показалось знаменитому мастеру настолько незначительным, что он даже не счел нужным на него ответить. А может, Август Берг уже умер. Даже в снах-воспоминаниях он выглядел старым, замученным жизнью. А сколько лет прошло? Куда как больше десятка.

На сей раз с расспросами Анна пошла не к тете Насте, а к Ксюше. Сидя однажды на кухне, где Ксюша была единоличной хозяйкой, запивая пирожок с капустой сладким чаем, спросила:

– Ксюша, а ты помнишь Августа? У него еще была трехцветная кошка.

И ведь ничего-то особенного не спросила, только Ксюша вдруг выронила половник, посмотрела испуганно. И по взгляду этому сразу стало ясно – она не просто помнит, она очень хорошо его знает. И значит, Анна тоже знает, вернее, знала, когда была маленькой. Знала, а потом вдруг забыла все напрочь.

– О ком это ты, деточка? – К слову сказать, в руки себя Ксюша взяла очень быстро, подхватила с пола нож, отерла полотенцем. – О каком таком Августе? Не знаю никакого Августа…

Врала. Так же как тетя Настя и все остальные. Любили, баловали, защищали, но отчего-то врали о ее прошлом. Странно. А там, где странно, там и страшно интересно, и разобраться с этой странностью нужно непременно. Вот только как разобраться, когда ты в Петербурге, а Чернокаменск так далеко, что и представить сложно? Да и ты, ко всему прочему, все еще считаешься особой юной и беспомощной.

Вот такой, юной и беспомощной, Анна оставалась еще довольно долго. Непростительно долго оберегали ее и от бед, и от самой жизни. А потом в один не слишком прекрасный день она услышала брошенное ей в спину презрительное – перестарок. Перестарок! И ведь было ей лишь слегка за двадцать, и самой себе Анна виделась той самой юной особой, пусть вовсе не беспомощной, как думалось родным, но уж точно не перестарком! И как-то вдруг оказалось, что все ее подруги давно замужем, а многие из них уже и детишками успели обзавестись, а она вот… все никак не решится даже на такую малость, как путешествие в далекий Чернокаменск.

А город ее не отпускал. Как и черная башня, он являлся во снах едва ли не каждую ночь, манил, шептал что-то неразборчивое. Или это был не шепот, а плеск волн огромного лесного озера? Или всего лишь крики ласточек, парящих высоко в небе?

Снилась Анне и женщина с белыми волосами. Она сидела на большом камне, и коса ее плавала в воде, извиваясь по-змеиному. И там же, в воде, на самом дне озера, Анне чудился кто-то огромный и страшный, уснувший куда более глубоким сном, чем видящая сон девушка, но все равно наблюдающий: и со дна, и из своего сна… В чудище было что-то змеиное, но чешуйчатый бок его покрылся илом, порос ракушками, притворяясь чем-то заурядным, не стоящим Аниного внимания. Вот только шепот… Ее звал не город и не озеро, ее звало вот это страшное, не живое и не мертвое нечто, затаившееся в черной пещере.

Из таких снов Анна вырывалась с отчаянным криком, выпутывалась из влажных от пота простыней, подбегала к окну, чтобы убедиться, что ее мир не изменился, что неведомое чудище не утащило ее на озерное дно. Такие сны особенно пугали тетю Настю, может быть, даже сильнее, чем саму Анну, и поэтому Анна перестала о них рассказывать. Да, иногда ей снятся кошмары, но ничего ужасного – кошмары как кошмары. Ничего особенного, ничего из ряда вон!

Она и себя саму долгое время пыталась убедить, что в этих снах нет ничего особенного. Она ведь умная, образованная, она ведь даже посещает физико-математическое отделение высших Бестужевских курсов, а это кое-что да значит! Помнится, Ксюша все недоумевала, зачем барышне из высшего общества этакое совершенно мужское образование, какой в нем прок? А дядя Витя Анины чаяния неожиданно одобрил, помогал с теми дисциплинами, что давались ей не слишком легко, и гордился ее успехами, как своими собственными. Дядя Витя говорил, что непременно наступят те времена, когда даже в самых наисложнейших науках женщина окажется на передовой рядом с мужчинами. А Ксюша в ответ лишь вздыхала и замечала, что девице не надобно на передовую, девице надобно замуж, и на Анну поглядывала едва ли не с жалостью, так хотелось выдать подопечную замуж, чтобы непременно за хорошего человека, такого вот, как дядя Витя, или на худой конец как Семен Зайцев, сын дяди-Витиного товарища.

Семена Анна знала с детства и в качестве кавалера никогда не рассматривала, уж больно незначительным и неинтересным он ей казался. И достоинств особых она в нем не находила, ни ума, ни благородства, ни смелости. А за посредственность замуж не хотелось. Уж лучше на передовую. Глядишь, там, на передовой, ей повстречается тот самый, кто будет во всем похож на дядю Витю.

* * *

«Тот самый» повстречался ей не на передовой, а в читальном зале общественной библиотеки. Это случилось вскоре после того, как Анна узнала, что она перестарок, и почти сразу же после одного из особо ярких, особо запоминающихся кошмаров. Теперь, когда за плечами ее был какой-никакой жизненный опыт и не самое плохое образование, Анна все-таки решила окончательно разобраться с собственным загадочным прошлым и вечерами напролет пропадала в библиотечных архивах, искала даже незначительные упоминания о Чернокаменске и Августе Берге. Хоть о чем-нибудь! И молодого человека, недорого, но опрятно одетого, из-за своих изысканий заметила отнюдь не сразу. Не было ей тогда дела до незнакомцев. А вот молодой человек Анну заметил и, похоже, выделил, потому что как-то так само собой получилось, что они сначала начали здороваться при встрече, а потом и заговорили.

Его звали Михаилом Евсеевичем, но от официального «Евсеевича» они очень быстро перешли к доверительному «Миша». И доверительность эта оказалась уютной и прекрасной. Не было в Аниной жизни мужчины, с которым она могла бы разговаривать на равных, которого бы не удивляло ее пристрастие к наукам совершенно не дамским. Дядя Витя не в счет. Дядя Витя особенный.

Миша тоже был совершенно особенный: скромный, временами застенчивый, но одновременно настойчивый, он умел слушать, задавал вопросы, отвечая на которые, Анна чувствовала себя не просто умной, но и значимой. А еще Миша был очень симпатичным. Красота его оказалась неброской, она пряталась за стеклами очков, и чтобы разглядеть ее и оценить по достоинству, требовалось время.

Время у них было. Оказалось, Миша не просто увлекается историей, а изучает ее глубоко и серьезно, как настоящий ученый. Он и был ученым, пока еще малоизвестным в силу молодого возраста, но очень талантливым. Про то, что он особенный, Анна поняла едва ли не в первую минуту знакомства. Чувствовалось в нем какое-то скромное благородство и то, что в дамских романах принято называть сдерживаемой страстью. Сдерживаемая страсть – это когда не напоказ, это когда хватает одного-единственного взгляда, чтобы сбилось дыхание и замерло сердце. От таких вот взглядов сердце Анны иногда сбоило, и кровь приливала к щекам неловким румянцем, а Миша, казалось, ничегошеньки не замечал. Или замечал, но не придавал значения. Люди науки – они ведь немного не от мира сего. Во всяком случае, Анне так думалось.