Читать книгу "Черничная Чайка - Эдуард Веркин"

А мне вот удалось.

Ничего удивительного, правда, в этом не вижу, всем ведь известно – Фортуна любит смелых! То есть меня.

Я вспомнил это меньше чем за минуту. Вспомнил и понял, что мне надо делать. «Черничная Чайка» – единственный корабль во всей Солнечной системе… да что там в системе – в Галактике, для старта на котором совсем не нужен ключ!

Все складывалось как нельзя лучше. Просто шикарно складывалось, просто не плачь, Степанида, не плачь!

– Надо осмотреть корабль, – сказал я. – Может, там есть что-то полезное. Передатчик, к примеру… Передадим весть какую-нибудь…

– Совершенно верно! – согласилась Аврора. – Передатчик! Надо осмотреть корабль! Это наш шанс.

– Так давай осмотрим, коллега!

И я сделал реверанс в сторону «Черничной Чайки». И даже руку ей предложил, как какой-нибудь там капитан Кид или эта, Мертвая Борода.

– Нет-нет, – отказалась Аврора. – Прошу вас, Командор. Капитан должен первым ступить на борт корабля!

И даже пятками щелкнула.

А я дурак. Я все-таки дурак. Я согласился. С чего вдруг?

Шагнул к шлюзу. Правую руку сунул в карман, двумя пальцами потянул заветную трубку, осторожно, чтобы не задеть спуск.

Я шагнул к шлюзу, вытаскивая из кармана трубку, разворачиваясь и одновременно нажимая на кнопку.

Дурак.

Это я понял только через полчаса.

Глава 6Перетерп

Через полчаса я очнулся.

Я рыдал.

И по мне кто-то ползал. Так, маленькими лапками – шур-шур. Это обстоятельство вызывало во мне необоримую волну умиления и жалости. Умиления по отношению к этим чудесным маленьким лапкам и жалости по отношению к себе.

Мне было очень себя жаль. Однажды в детстве мой младший брат слопал два фунта царского варенья. Царское варенье – это уникальная вещь. Берется виноград без косточек, вскрывается, внутрь вставляется грецкий орех, заклеивается и варится в меду. Получается сумасшедше вкусно. Мать в таких вопросах не доверяет синтезатору и всегда готовит царское варенье самостоятельно. Тогда тоже получилось так – мать три часа фаршировала виноград грецкими орехами, варила все это в липовом меде и звонила гостям, приглашала их на чай. Стоило матери отвлечься, как нарисовался брат и беззастенчиво уплел все плоды трудов. Появилась мать. Поверить, что карапуз смог одолеть целую вазу с вареньем, она не могла, и карающий меч гнева обрушился на меня.

Я был невинно осужден – и в качестве наказания встречал гостей и перед каждым извиняться за несъеденное мной варенье. Случай самой несправедливой несправедливости в моей жизни.

И вот я вспомнил тот ужасный день и заплакал. Слезы катились у меня из глаз непрерывно, и очень скоро у моих ног даже образовалась лужа, и по ней ветерок гонял несколько корабликов-былинок. Я вдруг представил, что это совсем не былинки, а это совсем не лужа – море, былинки же – затерявшиеся в безнадежном Саргассовом море суда. И на этих судах моряки, и в далеком Милане их ждут жены и дети, и эти дети плачут, и я плачу…

Рыдаю.

Скоро глаза заболели, и я продолжил рыдать с закрытыми глазами.

Минут через двадцать я остановился. Силы закончились.

Открыл глаза, обнаружил, что уже лежу, упал совсем. И по мне ползают здешние муравьи. Дисциплинированные. Ровными рядами, деловито, сноровисто.

Голова болела, то ли от удара, то ли от «плаксы». И в душе был сплошной паша, такой, по жесткому варианту. Может, сотрясение мозга – получил при падении. Если сотрясение, то я ей не прощу. Я ей, впрочем, уже и так не прощу, я это сразу понял. Глаза тоже болели, будто в них насыпали по три килограмма песка.

Единственное, что утешало – муравьи ползали и по Авроре. Даже больше – в правой ее ладони они начали строить муравейник, такую пирамиду Хеопса. Ха-ха. Лучше бы они построили ее у нее в носу, а через нос забрались бы в мозг, стали бы там чай пить, на каруселях кататься.

Но всему свое время.

Как это должно было быть? Я шагал в шлюз, разворачивался и стрелял из сонной трубки в Аврору. Она падала, мгновенно усыпленная, я бережно относил ее в бунгало, привязывал цепями к койке, возвращался к кораблю и с большим удовольствием взлетал в зенит. Потом до Венеры, к Шлоссеру, а оттуда уже подальше, за пределы системы, в вольное плаванье – «Черничная Чайка» позволяла лететь хоть куда.

Так почти все и произошло. Шагнул, развернулся, выстрелил. И только когда развернулся, увидел уставленные мне в нос рожки батареи от «плаксы».

«Плакса» в нос.

Последнее, что я запомнил – иглу, весьма удачно вонзившуюся в шею Авроры.

Дурак. Но попал.

Она заболтала меня этими пиратами. А ведь мог и угадать, я отличный психолог, но тут просчитался…

Я думаю, что Аврора вспомнила про «Черничную Чайку» примерно в то же время, что и я. И дальше она вешала мне на уши лапшу, поджидая удобного момента, чтобы ткнуть меня в шею «плаксой».

А я выбирал удобный момент, чтобы пульнуть в нее сонной иголкой.

Да, Аврора меня тоже просчитала.

Один-один. Я испытал уважение. Раскрутить меня было не так-то просто. У Авроры это почти получилось. Талант.

– Ну, как там дела? – спросил я и стряхнул с себя муравьев.

– Так как-то… Пальцы покалывает… Что за яд?

– Так, секретный коктейльчик. Пальцы скоро отпустит, алкалоид рассосется.

– Это утешает.

Аврора села.

Поглядела на корабль.

– Я полагаю, – она потерла шею, – я полагаю, что нам надо договориться. Предлагаю тебе, как мужчине…

– Не уступлю, – сразу ответил я. – У нас давным-давно равенство, разницы между мальчиками и девочками никакой. Так что можешь забыть об уступках. А ты? Сама не уступишь? Во имя идеалов? Ты ведь, кажется, в идеалы веришь?

Аврора почесала голову.

– В идеалы я, конечно, верю, но ты к этим идеалам никакого отношения не имеешь. Так что я тебе ничего не уступлю.

– Понятно. Как насчет варианта рвануть отсюда вместе?

Аврора расхохоталась. И тут же завизжала, заметила муравьев, принялась трястись, дрыгаться и размахивать руками, как бесноватая.

– Я так и знал, что ты согласишься. Но зачем выражать согласие так бурно? Могла бы просто кивнуть…

– Я не согласна! – Аврора стряхнула последних муравьев. – Я лучше состарюсь тут, на острове, чем с тобой в одном корабле полечу!

– Как знаешь…

– Но и тебе уступать я не намерена!

Аврора топнула ногой.

– Будем бодаться? – спросил я.

– А ты что думал? Будем. Должен остаться только один!