Читать книгу "Почти англичане - Шарлотта Мендельсон"

– Если вы… если она передумает, – слышит Лора, – это можно обсудить. Нет ничего невозможного. Главное, не затягивайте, пока не поздно.

Когда воскресным утром Марина, зажав в горячей ладошке горстку монет, звонит домой, она решает между прочим упомянуть, что немного скучает. Ничего путного из этого не выходит.

– Антибиотики, – рассеянно говорит ее мама. – Это все возраст. Решили подстраховаться.

– Бедная Ильди.

– Милая, ей восемьдесят два. За ней присмотрят.

– А вдруг все серьезнее? – спрашивает Марина. Мимо нее рысцой проносится Али Стрюер в полной экипировке для игры в лакросс. Уступая дорогу, Марина ударяется локтем о таксофон и ловит ртом воздух – но не плачет. Она допоздна просидела над заданием по химии, не выспалась и выпила слишком много кофе, а теперь, хотя ни разу не была на похоронах, ясно видит перед собой печальную темную капеллу и Ильди в полуоткрытом гробу, как у папы римского. К горлу рвется всхлип. Семья без нее уязвима, однако для них нет большего счастья, чем знать, что Марина здесь.

– У вас точно все хорошо? – спрашивает она.

– Конечно. Почему нет?

– Просто подумала… Неважно. Ладно, мне пора. Ужасно много дел. Да, я опять потеряла линзу. Левую. Нет, правую. Пока.

– Солнышко, будь осторожней, страховка не вечная. Ничего страшного, конечно, но ты постарайся, хорошо?

Все катится под гору. У Марины море проблем, главная из которых: она не любит Гая, а поскольку тот с ней очень мил, велика вероятность, что она вообще не способна на чувства – как психопат. Дело даже не в том, что он младше на год, хотя из-за этого она, разумеется, еще больше себе опротивела. Марина так отчаянно тоскует по дому, что едва может спать по ночам, но семью беспокоить нехорошо. Урсула по-прежнему дуется и считает ее предательницей, а больше ей не к кому обратиться. Среди множества других происшествий, похороненных под спудом позора и страха, – звонок в «Общество самаритян», сделанный в прошлом триместре с автозаправки. По их совету она отправилась на встречу со школьным психологом, капелланшей миссис Гилбрей, улыбчивой женщиной с перламутровой губной помадой и прической в стиле принцессы Дианы. Однако в семейном кабинете Гилбреев, сидя на лоскутной подушке, Марина вспомнила слухи о том, как предыдущий капеллан записывал исповеди школьников на пленку и смеха ради проигрывал их в учительской. После этого на откровения уже не тянуло.

Сама идея признать свои чувства, такие хрупкие и необъятные, Марине невыносима. Думая о Кембридже, она готова взорваться от желания и безысходности, а мысль о том, что она каким-то неосторожным поступком нарушит небесное равновесие и не сумеет уберечь семью от опасности, наполняет ее страхом. Она пристрастилась часто мыть руки: явный признак экземы, и это вдобавок к астме. Из всех шестиклассниц одна Марина не умеет болтать о пустяках и флиртовать. У нее до сих пор нет прозвища. Мистер Вентнер, декан факультета, где учатся одни мальчики, на уроках биологии в упор не замечает, когда она тянет руку; мистер Стивен на вопрос о том, какой длины должно быть сочинение, отвечает: «Как мини-юбка», и пользы от этого мало. Марина никогда не падала в обморок и не ездила на велосипеде; она вряд ли смогла бы забраться на дерево. Она не ходит в бассейн из страха, что мальчики увидят ее купальник, и не записана в поэтический клуб, которого в школе попросту нет. В Кум-Эбби она явно не к месту.

И тут от Гая поступает предложение.

Восемь часов. В Вестминстер-корте рано поужинали: полочинта с грибами, капуста с тмином – кукорица, или это божьи коровки так называются? Рози, Жужи и Ильди едят датское печенье, пьют кофе (он-то точно называется кавичко), слушают по радио «Реквием» Моцарта, судачат о знакомых и смеются до слез. Своего рода счастье. Буто, говорят они, чуньо, – и Лора слабо улыбается: эти слова ей пора бы знать. Сестры Каройи снисходительны к ее неспособности выучить венгерский, как к какому-нибудь незначительному дефекту. Марина научилась считать до десяти и знает некоторые ключевые понятия: «тапочки», «помидор». Сегодня на кухне, размышляя над тем, до чего это трудно, Лора заглянула Ильди через плечо в поваренную книгу:

«Borjulab kirantva

A borjulabakat legelobb megkoppasztjuk a kovetkezo modon: Veszunk sarga szurkot vagy 15–20 dekat es megtorjuk egesz porra ket vastag papir kozott. Aztan a labakat egyenkent mindenutt nagyon jol dorzsoljuk be vele, fovo vizzel forrazzuk le es vegyuk ki az asztalra vagy tablara es sietve gyorsan dorzsolve huzzuk…»

Папир: бумага – догадалась Лора и осталась довольна собой.

Она только что закончила мужскую работу: перетерла всю обувь. Древний чемоданчик для чистящих принадлежностей, тряпки из старых рубашек Петера и Золтана, двойной комплект щеток, завещанный покойными сестрами Каройи, бедняжкой Китти и бедняжкой Франци, отчего-то вселяют в нее уныние. У Марины появился новый аристократический выговор. Пенелопа Лич утверждает, что это совершенно нормально. Может быть, девочка счастлива. Может быть, Кум-Эбби – именно то, что ей нужно. Может быть.

– Я приму ванну, – говорит она наконец. – Разве только?..

– Как жалко, что ты не хочешь сидеть с нами, – отвечает Жужи, выводя на конверте вычурным почерком иностранки адрес одной из своих многочисленных дражайших подруг, леди Ренаты Кеннеди, урожденной Ривки Кру. Леди Рената замужем за главным британским импортером ежиков из чешского хрусталя, сэром Джеймсом, бывшим Йенё. Жужи с сестрами его недолюбливают, даже презирают: он, мол, «хочет англичан переангличанить», хотя сам-то, как известно, родом из Ходмезёвашархея. В отличие от супруга, леди Рената пользуется огромным влиянием и имеет авторитетное мнение обо всем, включая Лорину несостоятельность. Даже конверт глядит на нее надменно.

– Простите, – говорит Лора. – Я устала.

Рози и Жужи переглядываются.

Медленно и печально Лора наполняет обжигающе горячей водой бирюзовую ванну в пятнах налета, раздевается и рассматривает в зеркале свое сорокаоднолетнее тело: попользованное одним или двумя парнями в предместьях Бирмингема и педагогическом колледже; возжеланное – но, как видно, не сильно – Петером Фаркашем; пускаемое время от времени в оборот доктором Алистером Садженом. И это оно? Если сделать скидку на все недостатки – рост, лицо, неуклюжие колени, широкие красные кисти, – сможет ли кто-нибудь, как раньше, счесть ее привлекательной? Приглядись. Прищурься сквозь пар. Кожа нежная, грудь… что ж, грудь как грудь. Лора осторожно трогает пальцем плечо, ключицу. Сосок. «Милая», – шепчет она себе и отводит глаза.

Она опускается в воду, прижимается спиной к холодному кафелю. Икры и бедра розовеют. «Реквием» через две стены от нее достигает волнительной кульминации. Лору обволакивает печаль. Она думает: «Я хочу большего. Я…»

«Qui tollis, – слышит она сквозь лязг водопровода, – peccata mundi, miserere nobis».

Я больше так не могу.

«Dona nobis pacem»[7].