Читать книгу "Обманувшая смерть - Анна Малышева"

Гааз неожиданно замолчал и, опустив голову, присел на скамью, словно ноги отказались его держать. Сегодня ночью в Старо-Екатерининской больнице умер от холеры мальчик двух лет от роду, и мать помешалась от горя. Глеб видел, как санитары запихивали несчастную в специальную карету с решетками, чтобы везти ее в Преображенскую лечебницу, к Саблеру. Женщина из последних сил вырывалась и умоляла отдать ей ребенка.

Белозерский сел рядом и, воспользовавшись паузой, осторожно спросил:

– Как себя чувствует доктор Штайнвальд?

– Густав Карлович умер четыре дня назад, – ровным голосом сообщил знаменитый доктор, – я не смог ему ничем помочь, он уже был при смерти. Вчера днем мы его здесь отпевали…

– Господи! – Глеб закрыл ладонями лицо.

– Поплачь, Глебушка! – ласково посоветовал Федор Петрович. – Церковь для этого самое подходящее место. Ведь в больнице нам никому нельзя показать своих слез.

– Густав Карлович был моим детским доктором, – убрав от лица ладони, сообщил Глеб. По его щекам катились слезы. – Он привел меня к Гильтебрандту. Если бы не Густав Карлович, я бы сейчас не сидел тут, рядом с вами, а гнил где-нибудь под забором.

– Во всем Божий промысел… – заключил Федор Петрович.

Уже во дворе они обсудили события последних дней и успешное лечение больных в Университетской лечебнице с помощью введения им в вену солевого раствора. Оказалось, что записка Гильтебрандта-младшего до Гааза не дошла и он был в полном неведении.

– Ваше с Иоганном открытие должно остановить эпидемию! Это прорыв, Глебушка! Новое слово в медицине! – ликовал знаменитый доктор. – Сегодня же начнем делать вливания в Старо-Екатерининской больнице. Я попрошу генерал-губернатора назавтра спешно созвать расширенный Комитет по холере, на котором Иоганн расскажет о новом методе лечения. И пусть только попробуют эти светила медицины что-нибудь нам возразить!

Федор Петрович был настроен решительно. Он не шел, а бежал к извозчику, так что Глеб едва за ним поспевал.

– Я с самого начала верил в вас, ребятушки! Ах, какие молодцы! – не переставал восторгаться Гааз. – Помнишь, я сказал, что не случайно совпал возраст: твой, Иоганна и того несчастного студента, ставшего первой жертвой заразы? Такие вещи не бывают случайными. Солевой раствор в вену! Гениально и просто! Это как раз то, чего всем нам так не хватало для борьбы с холерой!

Перед тем как сесть в карету, Федор Петрович порывисто обернулся к Белозерскому и сказал:

– Как я рад, что ты пришел за мной в церковь и сообщил эту новость, после того как я помолился Святому Антонию! Во всем Божий промысел. Не перестаю это повторять… – Он вдруг крепко обнял Глеба, похлопал его по спине и шепнул на ухо: – Хорошо, что ты есть на белом свете! Полюбил я тебя как сына!

Никто никогда не говорил ему таких слов. Глеб почувствовал, как к горлу подступает комок. Чтобы вновь не расплакаться, он ответил невпопад, не выказывая чувств:

– Приезжайте к нам в Университетскую, Федор Петрович. Мы с Иоганном всегда вам рады…

«Почему я не сказал, что люблю его как родного отца? – корил он потом себя всю дорогу. – Нет, не так! Родного отца я презираю и не считаю отцом. А Гааз для меня даже больше, чем отец. Почему я ничего этого ему не сказал? Трус! Малодушный трус!»

Вернувшись во флигель, где лежал больной брат, Глеб наконец застал его в полном сознании. Братья обнялись, но то был только первый порыв. Глеб тут же, смутившись, отстранился. Борис слабым голосом упрекал его за то, что он не навестил его в Петербурге, Глеб даже не пытался оправдаться. Им было неловко друг перед другом, они искали слов и не находили их. Архип, стоявший у притолоки и с умилением наблюдавший эту сцену, никакой натянутости не замечал и то и дело промокал глаза рукавом рубахи.

Глеб даже испытал облегчение, получив тревожную записку от Елены. Велев Борису немедленно принять лекарство и заснуть, он поспешил уехать. В сумерках он вернулся, неся на руках драгоценную для него больную… Майтрейи больна! Если она умрет, к чему будут все его дипломы, к чему уважение коллег, даже похвала самого доктора Гааза? Майтрейи больна, Майтрейи умирает! Он боролся за ее жизнь вот уже сутки и все еще не мог сказать, что добился вожделенной победы.

Вымотанный до предела, он забылся на час, упав на постель в комнате, которую теперь делил с братом, как в детстве. И спал так крепко, что не услышал, как с соседней кровати поднялась белая тень…

…Борис сел, чутко прислушиваясь к дыханию спящего брата и жалобному похрапыванию Архипа. Затем осторожно встал. Ноги едва удержали его, он был так слаб, что испытывал отвращение к самому себе. Но остаться в постели он не мог. Прислушавшись и не уловив во всем флигеле никаких иных звуков, кроме дыхания спящих людей, он принялся карабкаться по лестнице на второй этаж, в комнату Евлампии.

Майтрейи больна! Майтрейи умирает! Вчера вечером, проснувшись после отъезда брата уже в сумерках и не видя никого рядом с собой, он выглянул в окно и увидел там приближавшегося к флигелю Глеба, несущего на руках прекрасную индийскую принцессу, героиню его снов и грез, вдохновительницу его стихов. Это было похоже на сон, на один из тех снов, которые так часто снились ему в последнее время… Только в своих снах Борис сам нес на руках Майтрейи через какие-то дивные цветущие сады, и она, обвив его шею смуглыми руками, неотрывно смотрела ему в лицо огромными, бархатными черными глазами ручной лани. Теперь же в объятиях Глеба девушка казалась мертвой. Позже, по суете, поднявшейся в сенях, на лестнице, во втором этаже, Борис понял, что Майтрейи устраивают прямо над его головой. Она была больна, и что он мог сделать, чтобы ее спасти? Только взобраться до середины лестницы – на большее у него не достало сил, и, вцепившись ослабевшими руками в перила, напряженно вслушиваться в тишину наверху.

* * *

Князь Илья Романович в эту ночь не спал вовсе. Он вернулся поздно в наемной карете, проведя перед тем и день, и предшествующую ему ночь неведомо где. Неслыханное дело для человека, который в последнее время стараниями Изольды Тихоновны сделался положительным домоседом, «домашней птицей», как шутил Летуновский. Никаких объяснений он никому по приезде не дал, как не сказал никому при отъезде, куда уезжает. Изольда, изумленная этой отлучкой, подбежала было к нему, чтобы по старой памяти отчитать, но князь взглянул на нее таким страшным взглядом, что женщина в смятении отступила. Войдя к себе в кабинет, князь кликнул Иллариона. Дворецкий бросился на зов, надеясь донести, наконец, на самоуправство Архипа. Уже сутки во флигеле находились незваные гости, уже сутки он пытался проникнуть туда, чтобы что-то разузнать, но каждый раз натыкался на своего врага, который многозначительно показывал бывшему разбойнику внушительный кулак. Илларион отступал, надеясь, что месть свершится и без драки. «А вот как вкатят тебе плетей, старая шкура, – мечтал он, сидя в комнате своей возлюбленной и попивая чай с наливкой, – так небо с овчинку покажется!»

Но князь не захотел и слушать доноса.