Читать книгу "Наука любви и измены - Робин Данбар"

И в этом другая причина, почему моногамия предъявляет такие высокие требования к тем, кто ее придерживается. Биологи-эволюционисты в большинстве своем рассуждали так: раз уж тебе на роду написано прожить с одним партнером всю жизнь (ну, или существенную ее часть), тогда, пожалуй, не стоит подходить слишком опрометчиво к его выбору и связывать свою судьбу с первым встречным. Благоразумнее оценить всех возможных кандидатов и остановить выбор на лучшем из них. Нетрудно догадаться, каковы в данном случае требования к этому «лучшему»: он должен прожить хотя бы столько же, сколько ты; у него должен иметься приличный набор генов, которые, смешавшись с твоими, дадут безупречное потомство; и, наконец, он не должен надолго «зависать в пабе», бросив тебя на голодную смерть в гнезде, – или, в случае клиппшпрингера и других похожих видов, не будет раньше времени уходить и кормиться, пока ты ешь, опустив голову в траву, и не видишь подкрадывающегося хищника.

Выбор идеального партнера – непростая задача, если приходится учитывать сразу множество различных факторов, особенно когда все они важны. Настоящая проблема состоит в том, что ошибка чревата серьезными неприятностями. При пожизненной моногамии неудачный выбор спутника может обернуться настоящей катастрофой – и не только на личном уровне. Достаточно выбрать бесплодного партнера, и все твои прекрасные наследственные качества, которые могли бы закрепиться в будущем генофонде вида, мгновенно сводятся к нулю. С другой стороны, выбор суженого, который не склонен добросовестно выполнять родительские обязанности, подпортит ваши результаты в эволюционной гонке, которые могли бы оказаться гораздо выше, будь ваш выбор разумнее. Цена, которую приходится платить за плохо сделанный выбор, столь велика, что эволюция оказывала (и продолжает оказывать) на животных очень мощное давление, заставляя избегать ошибок и вовремя отсеивать пустопорожних ловеласов или просто дурачков.

Сколь бы правдоподобным ни казался этот довод, у него есть один существенный изъян: все сказанное верно и для тех видов, которые спариваются беспорядочно. Делать благоразумный выбор приходится и тем, кто вовсе не собирается остаться на всю жизнь с одним партнером. Даже представителям тех видов, которые каждый год находят себе новую пару в брачный период (например, многие из наших мелких садовых птиц образуют однолетние брачные связи), важно не нарваться на недотепу. Конечно, неудачный выбор – не катастрофа, если уже через год можно найти себе другую пару, но долгая череда связей с никчемными партнерами напрямую грозит генофонду даже полигамных видов. Так что при всей кажущейся убедительности последнего довода остается вопрос: почему все-таки моногамным видам следует проявлять бо́льшую осмотрительность, чем остальным.

Но довод не выдерживает критики еще и по другой причине. В течение многих десятилетий ученые полагали, что мозг, после того как он сформировался, практически не меняется. А в качестве иллюстрации неизменно приводили несчастного Финеаса Гейджа. Жизнерадостный красавец Гейдж был бригадиром строителей, прокладывавших в 1848 году новую железную дорогу неподалеку от Кавендиша, штат Вермонт, на северо-востоке США. Однажды при закладке взрывчатки в скалу сдетонировал заряд, и Финеасу в голову угодил металлический прут. Он пробил череп, пройдя через левую скулу и левый глаз, и вышиб бо́льшую часть левой лобной доли мозга. Хотя после этой травмы Гейдж остался жив и прожил еще много лет, он утратил все прежние социальные навыки. Если раньше он был честным, надежным бригадиром, которого очень ценили за умение работать с людьми, то после несчастного случая сделался непредсказуемым, импульсивным сквернословом и пьяницей и вдобавок пристрастился к азартным играм. Карьера пошла под откос, и в итоге, спустя двенадцать лет после несчастного случая, он умер в нищете.

Справедливости ради надо отметить, что бедняга Финеас лишился довольно большой части мозга, причем того отдела, который как раз отвечает за социальные навыки, так что, наверное, неудивительно, что его мозг оказался не в состоянии компенсировать утрату лобных долей, перенеся свойственные им функции в какой-то другой отдел. Тем не менее выяснилось, что мозг даже взрослого человека куда пластичнее, чем мы предполагали раньше. Разумеется, эта пластичность имеет предел, однако есть данные, что некоторые отделы мозга обладают способностью разрастаться или уменьшаться в размерах. Одно из первых свидетельств этого было получено при изучении буроголовой гаички. Каждую осень эти птички запасают семена на период зимней бескормицы. Обнаружилось, что у птиц данного вида ежегодно происходит сезонный рост, а затем регрессия гиппокампа – крошечной части мозга, которая участвует в создании пространственных карт, помогающих нам ориентироваться на местности – и конечно же находить ранее спрятанные вещи.

Вдохновившись этими данными, Элеонор Мэгуайр решила обследовать лондонских таксистов – и обнаружила у них увеличенный гиппокамп (или, по крайней мере, одну долю гиппокампа) по сравнению с показателями обычных людей. Водители черных лондонских такси уникальны в своем роде: в течение четырех лет они проходят специальное обучение и в результате практически полностью осваивают карту города, представляющую собой весьма запутанную систему улиц (точнее говоря, отсутствие всякой системы). Эти знания проверяются с помощью особых тестов, и только после них таксисты имеют право приступить к работе. Дальнейшие исследования, проведенные Мэгуайр и ее группой, привели к выводам, что у работающих таксистов гиппокамп больше среднего потому, что он увеличился от активной работы, а не потому, что в ходе тестов попросту отсеялись кандидаты с недостаточно развитым гиппокампом.

Все это свидетельствует о том, что мозг способен адаптироваться и, возможно, даже восстанавливаться под влиянием внешних обстоятельств. Коль скоро птицы и таксисты умеют подстраивать размер отдельных частей своего мозга под топографические потребности, то почему различные виды животных не могут увеличивать или уменьшать те отделы своего мозга, которые отвечают за разумный выбор пары, – в зависимости от того, какая модель брачных отношений им нужна? Тогда пожизненные моногамы могли бы избавляться от всех этих дорогостоящих и лишних отделов мозга после того, как нашли себе пару, и жить без забот на половинной мощности своего мозга. Таким образом, в итоге у них оказывался бы меньший мозг, чем у видов, образующих однолетние брачные пары (ведь им, как-никак, приходится делать новый выбор каждый год), или тем более у полностью полигамных видов. Однако с величиной мозга все обстоит в точности наоборот. Значит, здесь кроется нечто еще.

Наше исследование позволяет сделать предположение: это нечто – постоянная необходимость поддерживать брачные узы в «рабочем состоянии», в том числе координировать и синхронизировать действия и приноравливаться к партнеру. Действительно, продолжительные брачные отношения подразумевают особую взаимную требовательность внутри пары. В конце концов, партнер всегда реагирует на наше поведение: если оно ему не нравится, он может уйти и найти себе другую пару. Поэтому перед каждым стоит сложная задача: удержать расположение и преданность супруга.

Триумф Шахерезады

В своей книге «Брачное мышление» психолог-эволюционист Джефф Миллер выдвинул гипотезу, что именно потребность рекламировать собственные партнерские качества, возможно, привела к возникновению языка, а это в свой черед способствовало развитию и росту мозга у человека. Он назвал это «эффектом Шахерезады» – по имени искусной рассказчицы из «Тысячи и одной ночи». Потчуя царя Шахрияра нескончаемыми историями, она умудрилась избежать участи всех своих предшественниц, которых казнили на следующее же утро после ночи, проведенной с государем, потому что они ему наскучивали. По мнению Миллера, тот факт, что данный эффект проявляется у мужчин и женщин с разной интенсивностью, может означать, что и другие стороны нашего поведения регулируются половым отбором. Например, заметное различие между полами во владении языком: по мнению Миллера, мужчинам свойствен более богатый и сочный словарь, и в целом манера говорить у них более напыщенная и цветистая, чем у женщин. Психолог увидел в этом аналогию с пышным хвостом и горделивым брачным танцем самца павлина. Возможно, полагал Миллер, мужчина демонстрирует всем встречным женщинам свое красноречие, подобно тому как павлин распускает перед самками свой нарядный хвост.