Читать книгу "Герой советского времени. История рабочего - Георгий Калиняк"

Началась усиленная электрификация страны. И наш завод, тогда единственный по характеру производства, начал расширяться. Строился огромный двухпролетный красавец-корпус для изготовления турбогенераторов.

К 1929 году «Электросила» зарекомендовала себя как серьезный производитель турбогенераторов. Завод изготовил первые турбогенераторы для первой ГЭС им В. И. Ленина на реке Волхов. Генераторы были мощностью 8–9 тысяч киловатт, а вся станция имела мощность 56 тысяч киловатт. По теперешним временам карлик, но тогда и сравнивать было не с чем, и она казалась гигантской. Строилась Волховская ГЭС без техники. Не было ни экскаваторов, ни машин, ни кранового хозяйства. Лопата, носилки, тачка, грабарка (лошадь с телегой), да русский «авось» и «эх, ухнем» – вот и вся строительная премудрость. Бетон рабочие уплотняли ногами.

Но было упорство и желание двигаться вперед. Строительством руководил академик Графтио. Построил ГЭС на совесть. Во время войны станция по кабелю, проложенному по дну Ладоги, давала ток осажденному Ленинграду. Она и теперь продолжает работать и дает свои киловатты в общую энергетическую систему.

Меня приняла в свои ряды заводская семья. С какой завистью я узнавал у ветеранов, что они работали пять, десять и больше лет. Мне казалось, что у меня никогда не будет такого стажа.

Наш участок изготавливал катушки для гидро– и турбогенераторов. Но они не были похожи на катушки для ниток. И сама работа не походила на работу в артели, хотя я числился прессовщиком-учеником и получал все те же семнадцать рублей в месяц. Работа шла в три смены.

Особенно тяжело было работать в третью смену с трех до пяти утра. Сон одолевал на ходу. Нас, учеников, бросали в разные бригады, где с работой было туго. Иногда приходилось работать в женской бригаде изолировщиц. И тогда бригадир Поля Дюкина, сорокалетняя женщина с пожелтевшим от вредной работы лицом, говорила мне в четвертом часу ночи: «Иди подремли полчаса, а после я тебя разбужу». Минут пятнадцать я дремал в уголке, а после шел к своим старшим товарищам. Я не мог долго пользоваться их добротой. Да и остальные женщины тепло относились к нам, мальчишкам. У них сердце болело за нас, вступающих в жизнь.

Г. А. Калиняк

Присматриваясь к старым рабочим, мне казалось, что я никогда не достигну их мастерства. Я удивлялся их четкой работе двумя гаечными ключами. Они захватывали ключами гайки, не глядя на ключи. Я любовался их работой, когда они рубили зубилом металл. Ручник никогда не промахивался мимо зубила, и зубило пело свою победную песню, неумолимо ровной строчкой идя по металлу. Или когда, не глядя на термопару и часы, только слегка прикоснувшись к деталям, [они] определяли степень ее нагретости.

После войны я был бригадиром прессовщиков, а потом десять лет руководил в качестве старшего мастера всей мастерской. Вот как все оборачивается в жизни.

Я еще застал рабочих, работавших при царе у Сименса-Шуккерта. Они рассказывали о забастовках, о своеобразных обычаях, которые существовали на производстве.

Например, когда оканчивался срок обучения, и ученик становился в ряды взрослых рабочих, то его старшие товарищи предупреждали, чтобы он не зарывался. Это значило, что больше положенного по его мастерству он не должен зарабатывать. Но некоторые, особенно те, кто недавно приехал из деревни, не обращали внимания на это предупреждение и старались заработать больше. Тогда такого отступника приглашали «на вал». Валом называлось насыпь железной дороги, проходившей рядом с заводом. При этом ему напоминали, что нужно обмыть первую настоящую получку и окончание учения. Именинник покупал вино, закуску и компания отправлялась на вал. Когда было все выпито и съедено, провинившийся получал хорошую взбучку и больше не пытался нарушать рабочий обычай.

Капиталисты были не дураки. Они старались внести раскол в ряды рабочих и поднять свой авторитет. Так, рабочему, проработавшему двадцать пять лет, устраивалось торжество.

В день юбилея рабочий приходил на работу в праздничном костюме. Он знал, что в этот день работать не будет. Станок его был уже украшен зеленью. С гудком к нему приходил управляющий заводом и цеховое начальство. Его поздравляли с юбилеем, и управляющий вручал ему конверт с наградными. Поздравляли его и рядом работающие товарищи. Именинник уходил домой и поджидал друзей, чтобы отметить пирушкой этот знаменательный день. Так же чествовали мастера. В день двадцатипятилетия его конторку украшали хвоей. Мастер приходил в полном параде и обязательно в котелке. Принимал поздравления, наградные и уходил домой отмечать свой юбилей…

Но не одной работой жив человек. В общенациональные праздники, Первое Мая и Октябрьскую Революцию, завком и дирекция завода откупали какой-нибудь театр. И мы шли туда коллективно. После торжественной части зал вставал и пел «Интернационал». Как здорово мы его пели! Он сплачивал нас, и мы еще надежнее чувствовали плечо товарища.

На одном из праздников я сидел в ложе над самой оркестровой ямой. Шла опера Шестаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Дирижировал Самосуд, который вскоре уехал в Москву, приглашенный Большим театром.

Самосуд так артистично дирижировал, столько вкладывал души и вдохновения, что я только его видел и, кажется, даже слышал движение дирижерской руки, вооруженной палочкой. Он поглотил все мое внимание, и фактически я оперу не видел. Но и в обычные дни мы не забывали наши великолепные театры: Мариинку, Александринку, Малый Оперный, Большой Драматический и конечно ТРАМ (Театр Рабочей Молодежи), помещавшийся на Литейном проспекте против улицы Жуковского. Особенно популярна была Александринка.

Это был самый демократичный театр, где легче всего можно было пройти без билета, так как их не проверяли у входа. Дирекция это знала и считала, что каждый культурный человек должен иметь билет. А если придут десятки безбилетников, то они оплатят свое присутствие дружными горячими аплодисментами.

А по весне открывали книжный базар на бульваре улицы Перовской против Казанского собора. Там мы встречались с цветом советской литературы: Тыняновым, Лавреневым, Зощенко, Тихоновым и другими писателями и поэтами, которые стояли за прилавками павильонов. Мы впитывали в себя все лучшее, гуманистическое, духовно росли.

Тогда еще не было автографной истерии и книжного бума. На книжном базаре можно было свободно подойти к любому прилавку и выбрать себе приглянувшуюся книгу. Я вообще покупал много книг в ущерб своему гардеробу. Были у меня все новинки. И даже Малая Советская Энциклопедия, которую начали тогда издавать. Тогда еще не было нечитающих книголюбов, которые теперь корешками книг украшают свои хоромы.

На авторов книг, за которыми теперь выстраиваются очереди в ларьках по приему макулатуры, тогда никто не охотился. Как теперь вижу четыре голубых есенинских тома, которые долго стояли на витрине Дома книги на Невском проспекте.

Это для нас писали Горький, А. Толстой, Есенин, Маяковский, Тихонов, Леонов, Светлов, Шолохов, Федин, Фадеев, Эренбург, Лебединский.