Читать книгу "С носом - Микко Римминен"

Потихоньку зашла в подъезд. Пахло едой, какой именно, определить было невозможно, но стряпня точно была домашняя, ее запах ни с чем не спутаешь, из чего бы варево ни состояло. Стала подниматься по лестнице и вскоре была уже на втором этаже, там притормозила. Неожиданно меня одолели сомнения. Конечно, с одной стороны, я обещала подарок, пусть не Ирье, она и спрашивать бы про такое не стала, но подарок она, определенно, заслужила, хотя бы приз. Стало вдруг снова жарко. За ближайшей дверью, на которой была табличка «Еркофф», громыхала старая стиральная машина, и казалось, что она вот-вот выскочит на площадку.

Вскарабкалась выше.

Однако в дверь Йокипалтио, несмотря на минутную решимость, сил позвонить не оказалось. Неожиданно подступило такое чувство, что уже всё, пора наконец перестать беспокоить незнакомых людей. Я достала из сумки пакет, хотела повесить его на дверной звонок, он был такой старомодный, не электрический, по сторонам крылья, за которые можно было зацепить пакет с подарком. Но не вышло. Когда я пыталась приладить пакет к звонку, рука дернулась, пакет шлепнулся на пол, и тут же раздался звонок.

Меня охватила паника. Я подняла пакет кончиками пальцев, стараясь не думать о том, что стало с его содержимым, и принялась лихорадочно запихивать его в отверстие для почты на двери, а потом с силой вытаскивать обратно, потому что пакет никак не пролезал. Возникло жуткое зудящее ощущение, что меня сейчас застукают за очень, очень плохим занятием. Я пыталась то выдернуть, то снова затолкать пакет в щель, внизу в подъезде хлопнула дверь, и кто-то стал тяжело подниматься по лестнице, хотелось позвать на помощь, но только этого мне теперь не хватало. И тогда я решилась на последнюю отчаянную попытку и, засунув правую руку глубоко в отверстие для почты, ухватилась изо всех сил за пакет с той стороны двери, но в этот момент в коридоре раздались шаги. Затем дверь резко распахнулась.

— Боже мой, — успела я услышать Ирьин возглас, прежде чем почувствовала теплое шевеление в носу.

* * *

На какое-то время все будто слиплось и перепуталось. Сначала до меня дошло, что я стою у самой двери практически на коленях, точнее, вишу, так как обе руки оказались просунуты в почтовое отверстие, левая по-прежнему сжимала пакет, а правая просто застряла.

Кровь хлестала из носа, а я даже руку не могла подставить, ведь они обе были в плену, и изо всех сил я старалась направить поток куда-нибудь между ковриком перед дверью и собственной одеждой. Из глаз тоже текло, ноздри и рот были заполнены чем-то густым и сладковатым — невозможно было сказать, ощущала ли я запах или вкус.

— Господи, помилуй, что же это! — услышала я протяжный голос Ирьи, но потом у нее, наверное, закончились слова. Затем я почувствовала, как она по ту сторону двери стала отцеплять мои пальцы от пакета, который я все еще судорожно сжимала.

— Извини, извини, — твердила она. — Как же это я так, прости, вот ведь, Господи Боже.

Она высвободила пакет из моих рук. Ладонь осталась висеть в воздухе — как плошка, пустая и совершенно никчемная. Вскоре я почувствовала, как мое левое запястье поворачивают, а потом проталкивают обратно сквозь отверстие на свободу.

— Ох, Господи, — выдохнула я. На двери появились маленькие темно-красные точки.

— Ради Бога, ничего не говори, — прошептала Ирья, суетясь возле меня, и сзади, и вокруг, уже трудно было следить за ее перемещениями, глаза наполнились чем-то мутным и жгучим, вся голова была в каком-то мокром огне. — Не двигайся, сейчас принесем тебе бумагу, то есть не принесем, а принесу, оттуда, из кухни.

В ее причитании слышалось что-то знакомое, будто отзвуки моего собственного голоса. Снова вспомнился тот, с задержкой, телефонный разговор с сыном.

Ирья скрылась за дверью, я осталась стоять на коленях в подъезде, правая рука по-прежнему была в почтовом отверстии, она все не осмеливалась отцепиться, хотя в принципе была уже вольна делать все, что угодно. Тяжелые, словно мешки с песком, шаги забухали по лестнице, вот они все громче и наконец замерли где-то совсем рядом. Послышалось сопение, мужественный всхрап и зычное «свамивсевпорядке». Поблагодарила и сказала, что да, хотя, думаю, проглотить это было нелегко нам обоим. Потом этот некто, состоявший из одних только звуков, продолжил свой громоподобный путь, ни о чем больше не спросив, и вскоре совсем исчез вместе с хлопком двери, и плавно сменился Ирьей, которая, внезапно возникнув, стала прикладывать к моему лицу тройные бумажные салфетки с ватой и, может, даже еще и бинт. Одновременно она все повторяла свои «вот-ведь» и «какжетак».

— Вот ведь, — повторила я вслед за ней. Было так стыдно, что мой голос сорвался в какой-то невероятный писк. — Как же это я так…

Приказным и уверенным, но в то же время очень озабоченным тоном Ирья попросила закрыть рот и запрокинуть голову. Потом она быстро провела меня в квартиру, усадила за кухонный стол, велела сжать пальцами крылья носа и смотреть в потолок и сказала, что пойдет вытрет следы крови у двери. Я сидела и хотела умереть. Кровотечение прошло, в носу начала образовываться быстро густеющая каша, через которую пробивался запах кофе и булочек. Каповые часы отщелкивали на стене время. Холодильник издал глотающий звук. Дверь хлопнула, и через мгновение Ирья появилась в границах моего поля зрения, неся в руках тряпки с кровавыми разводами.

Было ужасно стыдно, дорогие микрофибротряпки наверняка были испорчены, и я стала бормотать идиотским зажав-пальцами-нос-голосом, что непременно куплю новые. Ирья сказала, вот еще, всегда постирать можно, ничего в крови страшного нет, спидом-то ведь, чай, не болеешь. Что-то теплое и доброе зашевелилось в груди от такого доверия, но я все равно сказала, что вряд ли их теперь можно использовать и что, конечно, я куплю новые, в доме всегда должны быть тряпки и салфетки, но почему-то именно их вечно забываешь купить в магазине, тряпки и салфетки, почему-то именно их. Ирья ответила: это точно, у нее тоже всегда так, и я добавила: жаль, у и меня вечно сплошные убытки, другого ничего не придумалось, кроме этой глупости, которая когда-то в трамвае показалась смешной, и я попыталась рассмеяться, но смеяться было больно, и из глаз снова брызнули слезы.

— Посиди немного, — сказала Ирья. — Пусть твой нос успокоится.

И она стала чем-то шуметь и греметь возле раковины.

— Пдидеца посидеть, — сказала я. Все эти «д» появились сами собой, вроде со мной не случилось ничего такого, отчего я бы вдруг начала гнусавить, но отчего-то мне вдруг очень захотелось слегка приукрасить свои страдания, это уводило мысли от неприятного инцидента.

— Молчи, а то опять потечет.

— Хадашо, де буду.

— Эй! — сердито сказала она, но тут же не выдержала и улыбнулась, мне тоже захотелось смеяться, но веселиться было еще рано — нос болел слишком сильно.

Она стала греметь посудой. Лимонный «Фэйри» пузырился, и его запах смешивался с ароматом кофе и булочек, не то чтобы это был однозначно приятный запах, отметила я про себя, но, безусловно, домашний, хотя лимоны, конечно, пахнут совсем иначе. На мгновение пришлось задуматься, может, что-то не так с обонянием или с другими рецепторами: я сидела в чужой кухне и анализировала запахи, которые мой забитый кровью нос различать был не должен, это же ясно как день. Следующая мысль была: какая, к черту, разница, стоит ли вообще об этом думать, и сразу появилось чувство вины, словно болтала без умолку, хотя на самом деле я не проронила ни слова, ведь мне было сказано сидеть тихо.