Читать книгу "Нежный bar - Дж. Р. Морингер"

Макграу был моим лучшим другом и самым верным союзником в дедушкином доме после мамы. Я часто представлял его людям как своего родного брата и не считал это ложью. Зачастую истинное положение дел было правдивее правды. Макграу являлся моим братом, потому что жил такой же жизнью, как и я, в той же самой системе координат. Безотцовщина. Вечно замотанная мать. Дядя, пользующийся дурной репутацией. Жалкие дедушка с бабушкой. Редкое имя, из-за которого его дразнили и которое никак не могли запомнить.

Как и в моем случае, происхождение имени Макграу было окутано тайной. Тетя Рут говорила, что Макграу назвали так в честь Джона Макграу, легендарного бейсбольного менеджера, но я случайно услышал, как она сказала моей маме, что выбрала самое грубое имя, какое ей только пришло в голову, чтобы Макграу, окруженный женщинами, не вырос маменькиным сынком.

Я разделял беспокойство тети Рут. Я тоже боялся, что мы с Макграу обречены стать маменькиными сынками. Макграу, который был беспечнее, чем я, не тревожился о таких вещах, но я напоминал ему об этом. Я посвятил его в свои невротические страхи, вбил ему в голову, что мы должны интересоваться мужскими занятиями, такими как ремонт машин, охота, палаточные походы, рыбалка и, самое главное, бокс. Стараясь во благо Макграу, я заставил его набить бейсбольную сумку дяди Чарли тряпками и газетами, и с помощью этой самодельной боксерской груши мы учили друг друга комбинациям из ударов слева и ударов справа. Летом мы с Макграу пошли по шпалам к пруду, где забрасывали удочки в теплую воду, нацепив хлеб на крючки. Мы даже кое-что поймали — пеструю рыбешку с выпученными глазами, которую принесли бабушке. Мы положили ее в ванную и забыли о ней. Обнаружив ее, бабушка сильно нас отругала, чем только укрепила меня в параноидальном убеждении, что мы живем под тиранией женщин.

Несмотря на то что судьбы наши казались похожими, мы с Макграу во многом различались, и в первую очередь своими отношениями с матерями. Макграу все время злился на мать, которую называл Рут, а я к своей был очень привязан и ни разу в жизни не назвал ее Дороти. Она всегда для меня была просто мамой. Моя мать разрешила мне отпустить волосы, а мать Макграу стригла его коротко, как солдата, каждые две недели. Я был активным, а Макграу никуда не спешил. Я часто уходил в себя, Макграу же любил посмеяться, и его смех заражал радостью. Я был разборчив в еде, Макграу сметал все, что попадалось ему на глаза, и запивал это литрами молока. «Макграу, — умоляла бабушка, — у нас нет коровы на заднем дворе!» В ответ тот заливался смехом. Я был тощим и темноволосым, а блондин Макграу постоянно рос ввысь и вширь. Рос, как мальчик из сказки, ломая стулья, гамаки, кровати и кольцо для игры в баскетбол, прикрепленное к гаражу. Дядя Гарри был гигантом, и мне казалось вполне естественным, что его сын рос как на дрожжах.

Макграу не любил говорить об отце и не объяснял, почему ему не хочется упоминать о нем. Однако я предполагав что всякий раз, когда по эстакаде вдоль залива шел поезд, он вспоминал своего отца, проводника железной дороги Лонг-Айленда. Хотя Макграу никогда бы в этом не признался, мне казалось, что звук поезда вызывает у него такие же чувства, как у меня помехи радиоприемника. Где-то там, среди этого шума, был твой отец.

Встречи Макграу с отцом были больше похожи на облавы. Тетя Рут посылала сына в какой-нибудь бар, чтобы потребовать с отца денег или попросить его подписать какие-то бумаги. Я всегда догадывался, когда Макграу возвращался с одной из таких облав. Его пухлые щеки пылали, а взгляд был застывшим. Он выглядел измученным, но в то же время возбужденным, потому что только что виделся с отцом. Сразу предлагал поиграть в бейсбол на заднем дворе — наверное, чтобы выплеснуть излишки адреналина. Изо всех сил замахиваясь битой, он направлял мяч в цель, нарисованную мелом на стене гаража. После одной из таких встреч с отцом Макграу так зашвырнул мяч, что, как сказал потом дедушка, чуть не разнес гараж на куски.

Был еще один верный способ понять, что Макграу расстроен. Как и дедушка, он заикался, хотя его заикание было не таким ярко выраженным. Когда я замечал, что Макграу тяжело произносить слова, меня охватывала жалость и я в очередной раз убеждался, что он нуждается в моей защите. На каждой фотографии тех лет моя рука лежит на плече Макграу или на рукаве его рубашки, будто он мой подопечный и я за него отвечаю.

Однажды Макграу отправился на встречу с отцом, но это не было обычной облавой. Они хорошо провели время, ели чизбургеры, разговаривали. Макграу даже разрешили управлять поездом. Вернувшись, он притащил полиэтиленовый пакет. В нем лежала одна из железнодорожных фуражек его отца, большая и тяжелая, как миска для фруктов.

— Это папина, — сказал Макграу, снимая шлем с эмблемой «Метс» и напяливая железнодорожную фуражку. Козырек упал ему на глаза.

В пакете также оказалось больше сотни железнодорожных билетов.

— Посмотри! — воскликнул Макграу. — Мы можем взять их и куда-нибудь поехать. Куда угодно! На стадион «Шиа»!

— Эти билеты уже прокомпостированы, — хмыкнул я, стараясь остудить его пыл, потому что мне было завидно: он виделся с отцом, а я нет. — Это использованные билеты, дурачок.

— Мне их отец дал.

Он спрятал пакет.

В железнодорожной фуражке и ремне, который ему тоже подарил отец, Макграу назначил себя проводником нашей гостиной. Он ходил туда-сюда, покачиваясь, имитируя шаткую походку проводника, идущего вдоль кресел движущегося поезда, хотя больше напоминал дядю Чарли, бредущего домой из «Диккенса». «Билеты! — требовал он. — Предъявляем билеты. Следующая остановка — Пенн-стейшн!»[18]Всем без исключения приходилось рыться в карманах в поисках мелочи, хотя бабушка купила себе много поездок на «двухсотлетием» диване, дав проводнику взятку в виде печенья и холодного молока.

Тетя Рут дернула стоп-кран локомотива нашей гостиной. Она сообщила Макграу, что подала на его отца в суд за неуплату алиментов и сыну придется дать показания. Его вызовут к свидетельской стойке, где ему нужно будет поклясться на Библии, что дядя Гарри оставил жену и шестерых детей умирать с голоду. Макграу застонал, зажал уши руками и выбежал через заднюю дверь. Я последовал за ним и нашел его за гаражом, в грязи. Он едва мог говорить.

— Мне придется встать и перед всеми опорочить отца! Отец никогда больше не захочет меня видеть! Я больше никогда не увижу его!

— Нет, — сказал я ему. — Ты не обязан говорить об отце плохо, если не хочешь этого.

Я готов был спрятать Макграу, лишь бы ему не пришлось так поступить.

Дело не дошло до суда. Дядя Гарри дал тете Рут денег, и кризис миновал. Но после этого Макграу долго не виделся с отцом. Потихоньку он снял кондукторскую фуражку, надел шлем «Метс», и мы снова могли бесплатно ездить на «двухсотлетием» диване.

На свободной кровати в дальнем углу дедушкиной комнаты, где мы с Макграу спали вместе, мы, лежа по ночам без сна, разговаривали обо всем, кроме того, что объединяло нас. Дедушка любил спать с включенным радио, поэтому каждые несколько минут, слыша глубокий голос диктора, я настораживался. А звуки поездов, проходивших вдалеке, заставляли Макграу поднимать голову. После того как брат засыпал, я слушал радио и звуки поездов и смотрел, как лунный свет падает широкими желтыми полосками на пухлую физиономию Макграу. Я благодарил Бога за то, что он дал мне брата, и задавался вопросом, что бы я делал без Макграу.