Читать книгу "Кеплер - Джон Бэнвилл"

Затарахтели по узкой горной тропке. В небе над Бенатеком повисла туча, но охота, вклинившись в поля, еще была под солнцем. Кеплер в душе всем им желал самой досадной неудачи, а датчанину — хорошо и шею бы сломать. Барбара, втиснувшись рядом на узкое сиденье, клокотала от немого гнева, вскипала обвинениями (что ты наделал?). Смотреть на нее не хотелось, но неприятно, трудно было и долго наблюдать подрагивавший вид за окном кареты. Несчетные озерца, ежегодно затопляемая низина (то, что Тихо окрестил в письме Венецией Богемской!) — все это терзало усталые глаза ртутным блеском и дрожью сизой дали.

— …что он, конечно, — продолжал барон, — примет извиненья, но только ему, э-э, хотелось бы, чтоб они были представлены в письменном виде.

Кеплер на него уставился.

— Он требует… — глаз замигал, затрясся локоть: чертов танец, — …он требует от меня письменных извинений?

— Ну да, так он сказал. — Барон переглотнул и отвернулся с кривой ухмылкой. Регина, сидя рядом, пристально его оглядывала, как оглядывала всех взрослых — а вдруг он невесть что выкинет, ударится в слезы, запрокинет голову, взревет по-обезьяньи. Кеплер тоже на него смотрел и грустно думал, что этот человек, в сущности, звено, его связующее с Коперником: в юности барон нанял Валентина Отто, ученика фон Лаухена, чтоб обучаться математике. — И еще он требует обещания тайны, то есть… чтоб вы поклялись, что не откроете… другим… ни единого сведения астрономического, какое он вам вверит для вашей работы. Особенно ревниво, я полагаю, он оберегает наблюдения за Марсом. В обмен же он вам обещает повлиять на императора, чтобы тот либо обеспечил продолжение вам выплат жалованья в Штирии, либо сам выплачивал пособие. Таковы его условия, герр Кеплер. Я бы вам советовал…

— Их принять? Да-да, конечно, я согласен.

Отчего бы нет? Он устал защищать свое достоинство. Барон на него смотрел во все глаза, и Кеплер сморгнул: что в этом водянистом взоре, не презренье? О, черт, да что он знает, Гофман, о том, каково это — быть нищим и отверженным? У самого-то земли, титул, место при дворе. Порой от этих сладких аристократов его тошнило.

— Ну а как насчет наших требований, наших условий? — влезла Барбара. Никто ей не ответил. И почему это так, пришла мысль Кеплеру, слегка кольнув виной, — почему самые горячие ее порывы вечно натыкаются на тот же стылый взгляд, мычанье, молчанье? Карета, встряхнувшись, накренилась на ухабе, снаружи донеслась цепь смачных непристойностей: возница виноватил свою лошадку. Кеплер вздохнул. Сей мир был кое-как сколочен из обломков бесконечно более тонкого, незабвенного обиталища; все части драгоценны и прелестны так, что сердце рвется, но не прилажены одна к другой.

Баронский дом стоял на Градчанах, высоко, у самого дворца, через Клейнсайт глядя на реку, на еврейский квартал и дальше, на предместье Старого города. В саду имелись тополя, тенистые аллеи, пруд, кишащий ленивым карпом. Северные окна смотрели в сторону дворца, на волнистые луга, рыжую стену, на небо, проткнутое шпилем, лиловые флажки, мелко дрожавшие в испуганном просторе. Однажды в этих окнах на миг незабываемо мелькнули: гарцующий конь, пес на задних лапах, горностай, изумруд, черная борода, бледная рука, печальный глаз. Так только за все это долгое время он и сподобился увидеть императора.

В библиотеке жена барона, сидя у бюро, присыпала пергамент мелом из рожка слоновой кости. Когда они вошли, она встала, легонько подула на страницу и оглядела их со слабым подобием улыбки.

— О доктор… и фрау Кеплер… вы к нам вернулись. — Увядшая орлица, выше мужа, но тощая, как он, в атласах сине-стального блеска, делила вниманье поровну между посетителями и письмом в руке.

— Душа моя, — пролепетал барон, кланяясь привычно.

Немного помолчали, потом опять — улыбка.

— А доктор Браге, он не с вами?

— Сударыня, — выпалил Кеплер. — Этот человек со мной жестоко обошелся. Ведь сам же он звал меня, он молил приехать к нему в Богемию; и я приехал, а он со мною обращается, как с жалким подмастерьем!

— Вы не поладили с нашим добрым датчанином? — тут баронесса устремила свое внимание уж целиком на Кеплера. — Но это очень жаль. — Регина, уловив шелковистый шелест угрозы в ее тоне, высунулась из-за материнского плеча, чтобы получше разглядеть эту важную, большую, синюю даму.

— Я ему представил, — говорил Кеплер, — ему представил список некоторых условий, какие он должен принять, если он хочет, чтобы я остался и с ним работал, например, я потре… я попросил, чтоб меня с семейством поместили отдельно (там наше житье, ей-богу, прямо сумасшедший дом) и чтобы известное количество еды…

Тут выскочила Барбара:

— И дров!

— И дров, чтоб выделялись особо…

— Для наших нужд, верно.

— …для наших, да, нужд, — бешено протрубил он. Вот бы ее ударить — представил себе звонкий стук ладони по пухлому плечу, и во рту скопилась сладкая слюна, — я просил, погодите-ка, я просил, да, чтоб он исхлопотал для меня жалованье у императора…

— Его величество, — поспешно лепетнул барон, — его величество… туг на уговоры.

— Смотрите, сударыня, — пропела Барбара, — смотрите, до чего нас довели, пропитанья себе клянчим. А вы были так добры, когда мы в первый раз приехали, вы нас пригрели…

— Да, — рассеянно кивнула баронесса.

— Но разве, — вскричал Кеплер, — я вас спрашиваю, сударь, сударыня, разве эти требования чрезмерны?

Барон Гофман медленно усаживался.

— Мы вчера об этом совещались, — он глянул на синий и атласный женин подол, — доктор Браге, доктор Кеплер и я.

— Да? — отозвалась баронесса, вдруг вовсе уж уподобившись орлице. — И?

— А вот! — крикнула Барбара. — Посмотрите вы на нас. Выкинуты на улицу!

Барон поджал губы.

— Едва ли, gnädige Frau,[13]едва ли так-то уж… так-то… Но это правда, датчанин гневается.

— Ах, — проурчала баронесса. — И отчего же?

Дождь стучался в солнечное окно. Кеплер пожал плечами.

— Не знаю… — Барбара на него глянула, — и вовсе я не говорил, что система Тихо ложна, как он уверяет! Я… я всего лишь заметил по поводу кое-каких огрехов, вызванных, полагаю, слишком скорым принятием сомнительных предпосылок, что скоро только сука слепых щенят плодит. — Баронесса быстро поднесла ладонь к губам, прихлопнув кашель, который, не знай он ее за благороднейшую даму, вполне способную понять важность минуты, он бы, возможно, принял за смешок. — Хоть все это и ложно, да, чушь собачья, зачатая Птолемеем от Гераклида Понтийского.[14]Он помещает Землю, можете вы это себе представить, сударыня, в центр Вселенной, пять же прочих планет у него кружат вокруг Солнца! И что же, и действует, ежели чересчур не углубляться в суть, но так ведь и любую планету можно в центр поместить, спасая сии феномены!