Читать книгу "Уничтожить Париж - Свен Хассель"

Но они так и не появились. Да и к утру понедельника Дюшез стал почти равнодушным к своей судьбе. Он отправился с кистями и красками на работу и обнаружил, что свыкся со своим страхом, что тот его уже так не донимает. Он предъявил пропуск, часовой обыскал его и пропустил. За прошедшие дни обербауфюрера перевели в другое место. Никто другой, очевидно, не имел ни малейшего представления о происходящем, и когда Дюшез, насвистывая, вошел в первый кабинет, который предстояло отделывать, его встретили разинутыми ртами и вскинутыми бровями. В конце концов отыскали штабсбауфюрера[38], который рассеянно признался, что слышал о таком проекте. Однако штабсбауфюрер в настоящее время занимался тяжелой артиллерией и убежищами; они интересовали его гораздо больше, чем отделка кабинетов.

— Делайте то, что поручено, — сказал он с важным видом. — И не докучайте мне. Голова у меня занята другим, я не могу отвлекаться на мелочи такого рода.

Два дня Дюшез усердно работал. Люди привыкли видеть его и большей частью не обращали на него внимания. Лишь на третий день он рискнул заглянуть за портрет фюрера. Чертежи все еще были там. Он не ожидал этого и при виде их снова пришел в панику. Решил оставить их на месте, но в последнюю секунду схватил и спрятал в рулон обоев.

Когда он выходил из здания, его остановил часовой. Это был новый, Дюшез его раньше не видел; тот тоже не видел Дюшеза и не доверял ему. Дюшезу внезапно стало плохо. Часовой ощупал его карманы, заглянул в брезентовую сумку.

— Ладно, можете идти.

Дюшез вышел из дверей.

— Минутку! Что у вас в этих ведерках?

— Клей, — кротко ответил Дюшез.

— Клей?

— Для обоев.

Дюшез указал подбородком на рулон обоев под мышкой, в котором лежали чертежи.

— Вот как? — Недоверчивый часовой помешал густую массу кончиком штыка. — Порядок, я просто хотел убедиться. К сожалению, французам не всегда можно доверять.

Дюшез жалко засмеялся и пошел прочь на непослушных ногах. Потом поспешил в кафе «Турист» — штаб Сопротивления в этой местности, — и отдал обои с чертежами. Он был очень рад избавиться от того и другого: теперь даже обои стали казаться опасными.

Из Кана чертежи тайком переправили в Париж некоему майору Туми, жившему на Елисейских полях. Поняв в полной мере значение этого успеха, майор объявил, что он ошеломлен и потрясен. И почти сразу же добавил, что это слабо сказано, но у него не хватает слов.

— Фантастически! Блестяще! — объявил он, когда к нему вернулся дар речи. Осторожно постукал по чертежам пальцем, словно они могли рассыпаться в пыль. — Этот человек — как его фамилия? Дюшез? — добился самого замечательного успеха за всю войну… И это, — задумчиво добавил он, — тоже еще слабо сказано.

РАСКВАРТИРОВАНИЕ

Маленькая машина-амфибия пронеслась мимо первых беспорядочно разбросанных домов деревни, и Грегор остановил ее с противным визгом тормозов. Держа автоматы наготове, мы воззрились на безлюдную улицу. Малейшее подозрительное движение в тени, возле двери, у окна, и мы были готовы открыть огонь. Мы были зверями на охоте. И не могли позволить себе рисковать. Слишком часто риск приводит к тому, что роли внезапно меняются, и дичью становишься ты, а неизвестный — охотником.

Тишина была тяжелой, неестественной. Нависала над нами, как толстое одеяло. Порта вылез из машины первым, за ним последовали Старик и я. Грегор остался за рулем, автомат его лежал у ветрового стекла, палец покоился на спусковом крючке.

Дорога была ухабистой, она вилась между унылыми серыми домишками, разоренными садами и, наконец, исчезала вдали среди полей и лесов. Деревня представляла собой неприметное скопление домов, обозначенное лишь на самых подробных картах. Уже в тридцати километрах отсюда о ней мало кто слышал.

С автоматами наготове мы устремились к ближайшим домам. Мы знали по опыту, что жители будут протестовать, подчас очень яростно, против бесконечных требований постоя для немецких солдат. Сочувствовали им, но не могли тратить время на объяснения и споры: нам было приказано организовать жилье для рот, которые уже подходили к деревне, и если приказание не будет выполнено к их прибытию, нам всем — солдатам и офицерам — придется размещаться в собачьих конурах.

Потихоньку, с бегающими взглядами, с бесшумными шагами, деревня возвращалась к жизни. Приоткрывались двери, отодвигались занавеси. Мы ходили из дома в дом, осматривали комнаты и решали, сколько солдат можно там разместить. В общем, от войны деревня почти не пострадала. Проходившие по ней войска разъездили дорогу, разорили сады, но в остальном она оставалась нетронутой: на нее не упало ни одного снаряда.

Когда мы вышли из одного дома и собрались перейти улицу к стоявшему напротив, к нам бросилась девочка лет семи-восьми и обхватила Старика за талию.

— Папа! Ты вернулся! Я знала, что ты вернешься! Я говорила, что вернешься!

Она крепко прижалась к нему, и Старик стоял растерянно, беспомощно.

— Элен! — послышался из дома резкий женский голос. — Это что такое? Что ты затеяла?

— Это папа! Он вернулся! Бабушка, иди, посмотри, он вернулся!

Из двери вышла пожилая ширококостная женщина с туго зачесанными назад черными волосами и глубоко запавшими глазами на исхудалом лице. На Старика она едва глянула.

— Не глупи, Элен. Это не твой отец. Иди в дом.

— Это он, он! На сей раз вправду он!

С излишней, на мой взгляд, грубостью женщина резко протянула жилистую руку, отдернула от Старика девочку и швырнула в дверь. Я обратил внимание, что она была в трауре, как и многие француженки в то время. Говорила она холодно, неприязненно.

— Вы должны извинить Элен. Она психически неуравновешенна. Ее отец погиб в сороковом году под Льежем, но она не оставляет мысли, что он еще жив. Мать ее тоже погибла. При воздушном налете. Не знаю, как управляться с девочкой.

— Конечно, — пробормотал Старик. Робко показал ей кусок мела, которым мы помечали дома. — Я должен позаботиться о размещении на постой… Вы не против? Я напишу на двери… первое отделение, третья группа…

— Делайте, что хотите, — недовольно ответила женщина. — Вы же всегда так поступаете.

В соседнем доме нам предложили вина. Хозяйка была одета в длинное шелковое платье, вышедшее из моды, наверно, полвека назад. В комнате сильно пахло нафталином. Хозяин стоял возле нас, подливал в стаканы, стоило нам отпить хотя бы глоток, без умолку твердил, что мы желанные гости, всегда желанные, очень желанные, и разглядывал нашу форму с безумным блеском в глазах. Это были обычные черные мундиры танкистов с мертвыми головами на петлицах.