Читать книгу "Принцесса Анита и ее возлюбленный - Анатолий Афанасьев"

К сожалению, ей не с кем было пооткровенничать. Станислав Ильич, как уславливались, дал ей полную свободу, и за все время лишь дважды появился на ее концертах с неизменным букетом пунцовых роз. В путешествии с ней рядом постоянно находилась только тетушка Софья Борисовна, импресарио и нянька, и вообще женщина на все про все, но с ней что-то обсуждать было невозможно. Софья Борисовна, которую Анита, кажется, знала от своего рождения, была так устроена, что говорить могла только сама. Еще Аниту сопровождали приставленные Станиславом Ильичом телохранители, белоголовые Гоша и Алексей, бывшие милицейские опера, которые вели себя так деликатно, что почти не попадались на глаза. Кстати, без этих утомительных концертов — два в Петербурге, два в Москве и один в Киеве — можно было вполне обойтись. Но Анита не хотела одалживаться у Станислава Ильича, а тут хоть какая-то отработка, впрочем, скорее всего, мифическая, устроенная благородным женихом специально для того, чтобы не страдало ее самолюбие. Больше денег, чем заработала, наверное, ушло на рекламу и афиши — наследница графского титула, восходящая звезда мировой сцены и прочие глупости. Хотя наследница — это верно. С детства все окружающие знали ее принцессой, но на самом деле она именно графинечка, как Наташа Ростова.

Анита опять перевернулась на спину, отметив, что час назад совершенно пустой берег постепенно заполнялся отдыхающими. Ладно, еще десять минут понежиться — и в отель. Сегодняшнее выступление в музыкальном центре Ялты ее не пугало: там, скорее всего, и публики не будет.

Станислав Ильич Желудев — вот темная сторона ее нынешней жизни. Полгода назад она дала согласие на брак, и они обручились, но до сих пор ей казалось, что все это понарошку. Отец не понуждал ее к этому союзу, как никогда ни к чему не понуждал, но и не отговаривал. Вообще как-то странно отмалчивался, будто будущее дочери его не касалось. Они хорошо понимала причину его неожиданной отстраненности, причина банальная — деньги. Чтобы содержать дом и вести мало-мальски приличный образ жизни, денег требовалось много, а граф Иван Федорович, дожив до седых волос, так и не научился их зарабатывать. Прежде строил какие-то планы, бурлил разными идеями, но после смерти любимой жены (матушка Аниты умерла внезапно, от кровоизлияния в мозг, когда девочке исполнилось четыре годика) разом как-то сник, будто из него выкачали половину крови. По инерции брал заказы у издательств в Париже и Цюрихе, кропал переводы с французского и немецкого на русский и польский (в основном научные труды), получая за это какие-то крохи, коих едва хватало на скудное пропитание. Жили тем, что дожимали наследственный капитал, но и он неумолимо таял. Анита как-то прикинула, что на ее образование отец потратил не меньше пятидесяти тысяч долларов. Колоссальная для них сумма.

Станислав Ильич появился в их доме, как луч света с Востока. Кто его представил, теперь уж и не вспомнишь, наверное, Иннокентий Воронцов, старый папин товарищ, сумевший быстро наладить тесные связи с новой Россией. Воронцов активно участвовал в воскрешении дворянского собрания в Москве, а также в таинственных финансовых сделках, о которых в доме Нестеровых за столом предпочитали не говорить. Анита, уже достаточно взрослая, читающая прессу, включая русскую, и без того понимала: все, что связано с большими деньгами, в России попахивает дерьмом.

Стареющий плейбой Станислав Ильич был как раз одним из тех, кто составил крупное состояние на российских бредовых реформах, по некоторым его собственным проговоркам, на нефтяном промысле и на спекуляциях с государственными облигациями. Среди его близких знакомых числились знаковые не только для России, но и для Запада имена — молодые реформаторы чикагского разлива Гайдар, Чубайс, Шлеерзон… При столь плебейской подоплеке у него были безупречные манеры аристократа минимум в десятом поколении, и еще он, безусловно, был образованным, остроумным человеком, много чего повидавшим, но ничуть не утомленным жизнью. В Аниту влюбился сразу, как только ее увидел, два года тупо, почти свирепо ухаживал, впрочем, никогда не выходя за рамки приличий.

И наступил день, когда Анита вдруг, словно по наитию, поверила, что этот мужчина с короткой шеей, округлого телосложения, с сливового оттенка глазами, излучающими вековую печаль, и есть ее судьба. Она тут же пошла к отцу и сказала ему обо этом. «Я согласна, папочка. Да и что еще остается… Он обещает полную независимость. Ему нужна не я, а графский титул. Что ж, брачная сделка вполне в духе времени, как ты считаешь?»

Отец погладил тяжелую седую голову двумя руками, как всегда делал, попадая в затруднительное положение.

— Анна, но тебе придется ему рожать.

Он редко называл ее настоящим именем, и, когда называл, она знала, что чем-то ему не угодила.

— Конечно, — засмеялась она. — Нарожаю Стасику кучу графиков-банкирчиков-бизнесменчиков.

— Не шути, пожалуйста, так.

— Папочка, что тебя смущает? Может быть, его темное происхождение?

— Нет, происхождение тут ни при чем. Я не сноб, ты знаешь. Меня не пугает даже то, что он, по всей видимости, крупный ворюга. По мне так лучше вор, но веселый и с утонченными вкусами, чем праведник с куриными мозгами, с кем можно помереть со скуки. Смущает другое, кроха. С чего ты взяла, что уживешься с ним? Ведь ты его ни капельки не любишь.

— Ошибаешься, папочка. Мне с ним приятно разговаривать, он мне нравится, я чувствую в нем мужскую надежность. Разве этого мало? А что такое любовь, я, возможно, никогда не узнаю.

Отец обнял ее, прижал к себе.

— Глупенькая, маленькая девочка… Поступай как знаешь. Скажу только одно. Если ты идешь на эту жертву ради денег, то совершаешь самую большую ошибку в своей жизни.

— Это не жертва, папочка, — надулась Анита. — Это осознанный выбор.

Отец, как обычно, недоговаривал, не желая давить на нее, но, припомнив сейчас тот давний разговор, она пришла к выводу, что и в том, что он счел нужным сказать, было много горькой правды. Роковой день приближался, свадьба назначена на август, а на душе у нее становилось все тревожнее. Во-первых, она действительно не представляла, как ляжет со Станиславом Ильичем в постель. Не то чтобы он был ей противен, отнюдь, но когда воображала солидного, велеречивого олигарха голым, ее заранее душил смех. До сего дня их любовные контакты ограничивались невинными прикосновениями и легкими поцелуйчиками, от которых она по возможности уклонялась. Станислав Ильич ее не торопил, не обижался на ее холодность, давал время привыкнуть, и за это она ему благодарна. Но в постель?! Ужас какой-то.

И все же проблема, конечно, не в этом. За те полгода, что прошли со времени помолвки, она лучше узнала своего суженого, и постепенно он начал внушать ей некий мистический страх, какого она доселе не ведала. Всегда любезный, готовый к услугам, предупредительный, деликатный, основательный, уморительно застенчивый Станислав Ильич вдруг ронял какое-то словцо, несвойственное создаваемому образу, поворачивался не тем боком, улыбался как-то не так, с морозцем в глазах, и Анита вздрагивала, словно над ухом лопнул воздушный шарик. Станислав Ильич смещался в фокусе ее зрения, и из-под маски обаятельного остроумца и дамского угодника на мгновение проглядывала иная сущность, опасная, не имеющая четкого определения. Анита знала: в каждом человеке, помимо него самого, живет несколько двойников, и в ней тоже, но именно двойников, а не оборотней. Та, другая сущность жениха, проявляющаяся иной раз в неосторожном слове или жесте, представлялась ее разыгравшемуся воображению неким персонажем фильма ужасов, подстерегающим добычу. И с таким, с двумя такими — в постель? А что, если в самый счастливый миг любви (ха-ха!) из его толстого пуза выскочит мохнатенький монстрик, обхватит ее когтистыми лапками и вопьется гнилыми клыками в грудь? Поздно будет горевать и сокрушаться. Не раз и не два, когда Станислав Ильич их навещал и они вдвоем допоздна засиживались у пылающего камина, ведя неторопливые беседы, и Анита, чуткая к мужскому присутствию, поневоле попадала в плен его печальных глаз, не раз и не два ее подмывало спросить напрямую: кто вы на самом деле, господин Желудев? Не притворяетесь ли человеком, чтобы вернее погубить невинную православную душу?